7 октября - Александр Викторович Иличевский
Шерлока Глухов решил с собой не брать: слишком старый и нежный – обуза. И отдал его на передержку в Рамат-Ган – Ирине: она пса любила больше, чем бывшего мужа. Работала Ирина помощницей по хозяйству: по заданию собеса ухаживала за стариками, в данный период – за французской семьей, состоящей из престарелой женщины и ее не очень здорового сына, которые учили ее южно-галльской кулинарии, а она убиралась по дому и пробовала готовить по новым рецептам.
Приехав на следующий день в Ницану, Глухов крепко выпил (неизменный Grey Goose), а в последнее время он, когда напивался, плакал. Накануне он тоже, хотя и трезвый, хотел плакать, потому что завез старину Шерлока Ирине и пытался ее успокоить: увидев Ивана, она стала рыдать. Тогда он подумал, что это хорошо, что он привез ей собаку, поскольку Шерлок может отвлечь. Утром Иван похмелился и снова разревелся, заметив среди фотографий на стене портрет женщины в черном платке с Казанской иконой Божией Матери в руках. Лицо женщины, лет шестидесяти, одновременно выражало страдание и лучилось светом облегчения. И тогда Глухов вспомнил рассказ Йони. Будучи когда-то помощником консула в Украине, тот столкнулся с удивительным казусом. Единственный сын этой женщины на фотографии, Марии Прилипко, рожденный от еврея, с которым она давно развелась, отправился по учебной программе МАСА, старающейся заинтересовать молодых людей жизнью в Израиле, в Землю обетованную и сразу пошел служить в армию. На втором году службы он был убит на перекрестке Тапуах в теракте против солдат IDF. После гибели Виталия Прилипко-Зейденфельда его органы были распределены между шестью пациентами, ожидавшими пересадки: кто печени, кто почек, кто сердца, кто мочевого пузыря и легких. И консул не смог отказать этой женщине в репатриации, потому что по факту она являлась матерью сразу шести евреев, в чьих телах частично обрел новую жизнь организм ее погибшего сына.
В пустыне близ Халуцы Глухов сначала нашел черепаху, а потом, последовав за ней по песку, обогнул пригорок и наткнулся на полузасыпанный, едва початый ящик с патронами. Черепаха уползла, а он так и остался сидеть на корточках, перебирая в горсти боеприпасы к винтовке М-16, посматривая вокруг, размышляя, сумеет ли дотащить находку до автомобиля, стоящего у въезда в национальный парк с руинами Халуцы. Когда-то этот город служил одной из стоянок на Дороге благовоний и еще не был поглощен песками, на краю которых, подобно ему сейчас, останавливались патрули и солдаты, обязанные ежемесячно отстрелять на полигонах норму – определенное количество патронов, дабы закрепить навык, – и поливали веером выстрелов древние стены. Глухов смотрел поверх песков на бледное небо, на бедные, выщербленные пулями руины базилики, театра и, кажется, гончарной мастерской, судя по количеству керамических осколков, попадавшихся там под ноги. Пустынное, бескрайнее почти пространство вновь завладевало с помощью магии загадочного одиночества сознанием Глухова. Он вспомнил фотографии английских офицеров в пробковых шлемах верхом на верблюдах – эти патрули, курсировавшие между полицейскими участками, охраняли дорогу от шаек бедуинов и одновременно присматривали за сионистами, норовившими то и дело без спроса поселиться на отшибе Земли обетованной. В эти края некогда прибыл Леонард Вулли, знаменитый и удачливый археолог, к нему позже присоединился Лоуренс Аравийский – восходящая звезда Ближнего Востока, и в четыре руки они разметили и зарисовали все, что осталось от созданного набатеями в III веке до эры Христовой поселения, упомянутого еще Птолемеем и отмеченного на Пейтингеровой таблице в семидесяти милях от Иерусалима. Во времена британского мандата вблизи руин, перед которыми застыл сейчас Глухов, был основан арабский поселок Эль-Халаца, на постройку которого пошли камни древнего города. В каталоге выставки в Кёльне, посвященной созданию мифа Лоуренса Аравийского, где Глухов случайно оказался несколько лет назад, были фотографии вагонов, до сих пор стоящих на рельсах взорванной Лоуренсом кайзеровской дороги, снабжавшей турок из Дамаска. И он понял, что порой хотел отправиться по следам не то шпиона, не то археолога, но реального корифея метафизики, время от времени всплывавшего на поверхность его жизни, начиная с того момента, когда в детстве в книжном шкафу его бабушки, перед которым он располагался на полу комнаты, как перед алтарем, среди томов собраний Чехова, Сервантеса, «Памятников мировой литературы», сборников «Знаменитых речей адвокатов» обнаружилась книга «Восстание в пустыне», произведшая на детское сознание впечатление огненное. В ней пули рикошетили о скалу с жужжанием ленивых злых шершней или поднимали облачка пыли, видные в лунном свете…
Отцы хотели пристроить своих непутевых сыновей в экспедиции. Археологические предприятия Британской империи напоминали геологические партии империи Российской, где сходились сразу несколько романтических вызовов: военная разведка и исследовательский интерес. Благодаря разведчикам из Восточного бюро мы имеем не только «Семь столпов мудрости», но и «Александрийский квартет». Ведь философ – всегда шпион, а писатель тем более: авангард смысла просто неизбежно связан с пониманием. И поскольку понимание лежит в основе реальности, отсюда мы имеем более нетривиальную и глубокую связь – поэзии
