Виктор Ревунов - Холмы России
Не заметила, как на ту сторону переплыла. Выбралась иа берег, где давно уже завечерело под дремучими т тает а ми ветпей, оплетенных хмелем. Холодит от травы сыростью.
А на том берегу расшумелись олешники. Рассеивался по поде ветер с сумрачной рябью. Быстрина, бившая из глубины, ворошила листья кувшинок, заворачивала на мель, скапливая силу всех тягуче напружившихся стеблей, которые все вместе с бульканьем возвращали листья в быстрину, и она разбивала их, снова гнала на мель.
Листья расслабленно шлепали и ворошились, собирались под берегом и еще злее неслись к быстрине, заглушая ее. Что-то дикое и настойчивое было в этом движении, какая-то сила тяжело водила болото кувшинок,
Как страшно плыть туда!
Феня озябла, а все не решалась войти в воду, уже потемневшую: еще страшнее стало. Хоть па клади иди.
Да ведь голая не пойдешь. И нет никого.
Она стояла за стволом ольхи, скрипевшей подмытыми корнями.
И вдруг на том берегу белое мелькнуло. Это Катя.
- Катя! - крикнула Феня и, осмелев, поплыла.
Катя вышла к берегу, где лежала одежда Фени - кофта и юбка.
Нс помнила Фсня, как доплыла.
Вылезла из воды, с зябкой дрожью стала одеваться и вот уже согрелась. Мокрые глаза весело заблестели.
- Косынку я тебе обещала. Пошли.
Дома Феня раскрыла сундучок в горнице. Достала косынку зеленую с красными маками п накинула ее на голову Кати,сама и повязала.
- Катюшка, до чего же хорошо! - воскликнула Феня.
Катя подошла к зеркалу, поглядела на себя и сжала перед грудью руки, так долго стояла, словно и не на себя залюбовалась, а на какую-то другую девушку в такой яркой косынке, из-под которой накосо но лбу свивались ржистые волосы.
А глаза все глядят, задумчивые и ясные, будто спрашивают:
"Что ты, Катя?"
"Ночь твоя прощальная, и вот в такой красоте пойдешь. Как прощаться будешь?"
Феня с осторожностью чуть-чуть подправила косынку, чтоб не прятала она Катины волосы от грустной и милой покорности ее лица.
- К Феде пойдешь?
- Да.
- Счастливая ты.
- Простимся сегодня.
- Все равно счастливая, когда любишь.
Катя все стояла перед зеркалом и нс размыкала чуть смеженных пальцами рук.
- Ты Митю простила?
- Пусть его своя совесть простит,
Катя пришла домой и заторопилась. Нс опоздать бы к Феде. Стала быстро переодеваться в горнице.
- Воды бы принесла,-сказала Гордеевна, чистившая картошку над чугунком, перед которым сидела у порога на маленькой скамеечке.
- Что ж ты раньше не сказала, мама?
Кпрьян читал отцову книгу по лесоводству. Отложил.
Взял два ведра в одну руку.
Тихо на вечерней улице с густо смолистой тьмой, желто и красно размываемой огнями из окон. Уже поужинали в избах и теперь расходились спать по сеновалам и чуланам, где не так душно. А молодых скоро гармонь позовет, и пойдут через мост на плаву в село по лесной дороге. До чего же прежде любил Кирьян этот вечерний зов гармони. А сейчас все реже ходил: что-то охота пропала.
В темноте навстречу Кирьяну приближался скрип ведер на коромысле.
Он подошел к колодцу, и подошла Феня - неожиданно, как зарница полыхнула вдруг перед ним.
- Здравствуй,- сказал Кирьян. Обождал, что ответит она, и с лязгом цепи запустил ведро в колодец.
В глубине, отдаленно плеснуло. Кирьян, подергивая за цепь, утопил ведро - оно с силой, тяжело потянуло, как только он стал поднимать его.
- Как съездила? - спросил он, накручивая цепь взмахами железной ручки на валке.
- Хорошо,-ответила Феня и поставила свои ведра рядом со сг'убом.-А еще лучше, что приехала.
- Быстро ты. Мнтю видела?
- Видела.
- Досада ему с такой разлукой жить. Сбежал бы я.
- Не больно сбежишь.
- К такой, как ты, сбежал бы. На одну ночку, а сбежал бы.
Глаза Фени остановились перед ним. Открыто поблескивает в них ласка.
А другой крикнул вдруг:
"Убью!"
Даже вздрогнула Феня.
Кнрьян вытащил ведро и вылил воду в ведро Фепи.
- Позавидуешь тебе,- сказала она.
- А что такое?
- Вольный ты. Что я сейчас за волю бы отдала!
Кирьян снова пустил ведро в колодец.
- Не в колоды закована, так по воле тужить. Вон она, ночка какая, сама в душу стучится со всеми звездочками, только откройся ей.
Кнрьян и в другое ведро Фени налил воды с бурлившей родниковой прохладой.
- Ясный ты на слова... И лампу зажигать не надо,- с лукавинкой в голосе добавила Феня.
- Видишь, какая экономия выходит. Забогатеть можно.
- Был бы ты еще такой и в душе, как в словах,- никаких богатств не надо.
Он помог ей поднять коромысло, опустил с осторожностью на плечо, поправил ровнее и почувствовал, как обдало его чем-то терпким, будто запахом вереска.
- А будь воля - пришла бы вечерком?
- Пришла,- она положила руку на коромысло и повернулась к нему,Нравишься ты мне,- сказала она новым для Кирьяна голосом.
Распрямилась и пошла, плавно покачиваясь под коромыслом, на котором так же плавно покачивались и полные ведра, подзолоченные огнями из окон, взблескивали, как любовь в душе.
"Да хоть беда, сгорю, а нагляжусь на ее красоту",- подумал Кирьян.
Тихо на вечерней улице. Ярче разожглись звезды, и хуторская дорога теперь светлелась отбеленным холстом.
* * *
Отступала с росой и туманами июльская ночь. Уже развидняет - свет родниково дрожит на востоке, стремится ввысь, где плоские неподвижные облака таят еще в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо заплескались листья, вздрогнули лопухи с жемчужно блестевшей росой в зеленых чашах.
Федор и Катя у вчерашней копны ржи.
Катя лежит на снопах. Голова - на коленях Федора.
Какая косынка повила ее! Вот только сейчас, перед зорькой, рассмотрел зеленая с красными маками косынка прощанья.
Снпт Катя или так закрыла глаза, продлевая для себя ночь, в тени которой еще и лежала на самом краешке мглы перед засветающей стерней.
Глядит на нее Федор: на ее косынку, еще ярче запылавшую в ржистых волосах, на лицо с чистым невысоким лбом, на ее по-детски нежные, милые для него губы, на шею с гордон и плавной линией и впадинку, размежевавшую грудь; открыты коленки загорелых ног.
Одной рукой она обняла Федора у пояса, другая - пригрелась в его руке.
Лежит, как после жатвы.
Вот так бы и лежать женою его, по-бабьи просто и вольно, сладко задремывая на страдной полосе.
Последние минутки вместе.
Что будет? Как сойдется их жизнь?
Прощанье всегда тревожит, и этой тревогой, как сполохами, озаряет глубины неясных предчувствий.
Что будет?
Не дано это знать и пророкам. Одно лишь время скажет, когда пройдешь его.
Забилась рука Кати в руке Федора, и он сжал ее.
Пора!
Катя раскрыла глаза в ласковой, просиявшей вдруг зелени.
- Федя... Федя, ты здесь. А мне приснилось, что ушел ты.
- Пора уже, Катенька.
- Не ночь прощальная, а зорька наша прощальная,
Федя.
- Что будет, Катя?
- Не гадай, что будет, не надо, Федя. Что было - это наше с тобой. Реки камни смоют, а это останется.
Она обняла его и прижалась к его груди, где под'суровой гимнастеркой бились в сердце любовь и горесть, с которой рвала жизнь самое нежное, что сама и дала человеку для счастья, или человек сам рвал в неумолимых надеждах на еще большее счастье.
- Какой ты запомнишь меня, Федя?
- Вот в этой косынке всегда буду помнить тебя, Катя... Катенька, спасибо тебе за такое счастье.
- И тебя я люблю за это счастье.
Они поднялись. Уложили в копну снопы.
- Сразу простимся, Федя.
Он обнял ее на тропке, поцеловал.
- Вот и все,- сказала Катя,- иди.
Он пошел по тропке возле Угры, не оглядываясь.
Не пройдет и часа, как уедет он на почтовой телеге к станции, дальше по своему пути к границе.
Неужели простились? Может, остановить его?
Может, побыть еще с ней хоть минутку?
"Иди, Федя, иди".
"Мы простились для нашей встречи, Катенька".
Сжав руки у подбородка, Катя смотрела вслед уходящему Федору и, когда скрылся он, опустив голову, долго глядела в землю, будто хотела понять его судьбу в судьбе земли.
ГЛАВА II
Юность еще не знает, что такое любовь,- она узнается с годами. И если это была истинная любовь, годы не тронут ее. И разрушат то, что не было любовью. Как пепел рассыпается отжившее, когда приходит истинная любовь. Со смятенным порывом разжигает она новый огонь, который бывает порой страшнее грозы, ударившей в дом.
Любовь юности - это закрытая карта, которую берем у судьбы.
Вот, кажется, она и пришла к Фене, эта любовь.
Что делать?
Она брала у судьбы новую, как казалось ей, нерасплатиую карту: беспощадна бывает любовь.
"Да хоть что, а отлюблю свое",- подумала Феня, переворашивая граблями сено на своей делянке в лесу.
