Виктор Ревунов - Холмы России
Сама косила, а завтра возить на свой двор.
Под вечер устала и от страды и от зноя. Прилегла в тень - затонула в траве под березой.
Мигает солнце в листьях и ветвях, как в зеленой сети. Обдает прохладой березка, и все тело вянет во сне.
"Покой-то какой! И только в душе нет покоя. Сжиться бы с травой,думает Феня.- Да и у травы свое ненастье бывает, а не ропщет и перед косой покорна. Что ж человек так тревожен, когда и тревоги-то нет? Не живется спокойно, все счастье свое ищет. Как во сне пгше счастье".
Слышит она хлест шагов по траве... Кто-то идет, Кирьян шел.
Он уже объездчик. За спиной ружье, сумка полевая па боку и, на случай пожара в лесу, лопатка в чехле, топор в кольце на поясе. Гимнастерка просолена потом на груди, шинель на руке.
Заметил Кирьян, как мелькнула из-за травы рябиновая косынка.
Подошел.
Феня сидела, прижавшись спиною к стволу береги, подбирала волосы под косынку. Коротки рукава кофты, и видно, как в тени подмышек таится ячменная рыжинка.
- Хоть разок посидеть с тобой,- сказал Кнрьяч, и прилег рядом, и вдруг с березою обнял ее. Глаза Феян перед ним - и зелень и синева в них горячо слиты. Мечутся по лицу теки от листьев, и губы то вспыхнут ярко, то погаснут. Припал к ним Кирьян.
Волнится трава над ними, и пахнет от земли сухим хмелем.
- Как воды чистой-пречистой напился, Феня.
Она одной рукой обняла его за шею, другой тронула его волосы, выплела просушенный зноем листик.
- Мутная моя вода, Киря.
- Значит, с сердца весна еще не сошла.
- Навек бы так, на всю жизнь, а хоть бы и на денек - асе равно. Без загадок жить буду. Все равно не угадаешь. Мужа ждала, а дождалась тебя. Как случается!
Они забрались под кусты, на знойное сено, легли,
- Кирька, безумный!..
Как лоза засвежела ее обнаженная грудь...
Не заметили, как подкрался вечер. Укрылись шинелью.
Темна августовская ночь, вливается прохлада с лугов, затопленных туманом. Кусты да копны чернели в вареве багровой, как сквозь закопченное стекло, горевшей над лесом луны.
А им не до сна.
- Как хорошо-то,- прошептала Феня и уткнулась в его плечо. Под ключицей стучало с силой.-.
Как далеко раздается от сердца,- и тихонько засмея"
лась.
- Наверное, на хуторе слышно.
- Да хоть в Москве!
- Далеко так не надо. Только я должна слышать, а то Митя убьет, как узнает.
- Теперь с тобой. Никто не тронет.
- Со мной, как с бедой. И чего ты связался?
- Слаще счастья эта беда.
- А как от меня накривь твоя жизнь пойдет?
Рука его, поглаживая, успокоила Феню, что и забыла про все, заснула.
Заснул и Кирьян,казалось, на минутку.
Что так рано закричали на хуторе петухи? Не рано, время счастья быстро летит.
Карминно прожигалась сквозь кусты заря. Спит Феня. Волосы подзолоченные, как цветы мать-и-мачехи.
"Как же такую тебя не любить? Любить и молиться на тебя, что ты такая",- проснувшись, глядел на нее Кирьян.
Она раскрыла глаза, потянулась, зажмуриваясь от зорьки.
- Снилось мне, будто ты мне про любовь говорил.
Так хорошо. Слов будто не слышу, а все понимаю.
Но пора расставаться, а то люди увидят.
Она поднялась. Пылинки сена задымились в полосках зари.
- Когда еще увижу тебя? - спросил Кирьян.
- Завтра... Вечером.
- Правда? - рад был он, что так скоро увидит ее.
- Только не здесь. К дальней пуне приходи. Прятать надо счастье.
Она сползла с сена и выскользнула из-под кустов.
Росистая рань радостью обдала ее.
"А я, дура, тоску на свою жизнь нагнала. Вот какая она!" - подумала Феня и с быстрой легкостью выбежала ра дорогу. От изб вдали туманно просеивались потоки утренних теней.
Дальняя пуня - сарай для сена, стоит на круче берега в ольховых дебрях, под которыми скрыта размытая половодьем пойма, заросшая крапивой, смородиновыми и черемуховыми кустами в буреломе.
К воде тут не подступиться, и лишь с того берега напротив промята в траве тропка к глубинке, завораживающей тихой тьмой.
Сено в пуне заложено в запас до весны, луговое, с донником и клеверами. Ворота крепко заплетены ольховником - не пролезешь. Да и кому охота забираться сюда?
Страх перед людьми, что люди узнают, гнал сюда Федю, в эту глушь, где думала до какой-то поры затаить от гомона и сплетен свою любовь.
Небо к вечеру нахмурилось.
Северный ветер разносил сырой запах ненастья, напоминая о близкой осени.
Феня уже пришла, а Кирьяна нет. Жутко тут одной.
Скрипят над кручей ольхи, а кажется, кто-то на телеге едет. То вдруг заметила она куст под сосной - показалось: человек сгорбленно сидит.
Тот берег луговой, светлее. Чернеет с блеском воды глубинка, а перед ней обрывается тропинка, и кажется Фене - кто-то был там и пропал, и лишь тропка осталась памятью о следе... Раздался стон от реки. Страхом обожгло сердце Фени. Хотела она бежать. Но завидела Кирьяна, как он торопится к ней, и все страхи ее прошли...
У пуни, как показалось Кирьяну, ветелка качнулась.
Из темноты вышла украдкой Феня. И сразу обнял ее. Задышала, пригреваясь. Знобило ее от росы и от этой притаенной от людей, как украденной, встречи.
- Прости. В лесничестве задержался,- сказал он.
Посмотрел на небо - клубились тучи.
Он расплел несколько ветвей в воротах пуни.
Приоткрыл воротца и помог Фене забраться наверх.
Потом сам забрался.
На лугу запах сена, разбавленный ветром, легче, прозрачнее. А тут, в пуне, гуще, дурманнее, жарче пылает позднее лето, особенно ночью, когда влага нахлынувшего росного воздуха как бы воскрешает в засохших травах память о цветущих лугах.
Едва успели они забраться на сено, как по крыше закрапал дождь сильней и гуще, и среди этого ровного, покрывшего землю шелеста раздался звенящий плеск дождя от реки. Тяжело зашумели олешники с пронзительно прорывавшимся скрипом.
Под крышу, где так душно, прорвалась сырость с пресным запахом дождя, травы и ольховых листьев.
К щелям словно кто лампу поднес - молния. Она еще далеко: нс сразу докатился гул.
Кирьян достал из кармана кусок ржаного хлеба.
Разломил его.
- Хочешь?.. Я только домой заскочил и сразу сюда.
- Как я боюсь за наше счастье, Кнря. Под рубашку бы его с куском хлеба, и уйти куда-нибудь темной ночью - для всех и пропал наш след.
- А чего ты боишься?
В щелях еще ярче вспыхнуло. Гроза шла в эту сторону.
- Бояться нам нечего,- сказал он и спустился поближе к воротам. Отсюда, как с высоты, видна была река. На миг озаренная молнией река зеленовато сверкнула из черноты.- Не чужое берем, а наше это, как сердце.
Кирьян доел свой хлеб.
- Вкусный. Мало только.
- Не знала, а то щец бы тебе принесла на свидание.
Они приютились напротив ворот в яме, вырытой в сене.
- Пока вот так, а потом избу срубим. Заживем с тобой.
- Не сули. Налюбиться бы вволю!
Короткий сухой треск раздался над крышей. На миг все заслепило огнем. Феня прижалась к Кирьяну. Он успел заметить, как зигзаг молнии пронзил реку до разверзщихся ее глубин, а там еще свои бездны и провалы открылись... И сразу черно стало.
Молния уже из отдаления осветила их: Кирьяна, который склонился над Феней, и ее лицо с призрачной дрог* нувшей красотой.
- Почему не вечна любовь, Кнря?
- Вечного ничего нет. Звезды и те гаснут.
- А мы - как искры костровые.
- Искры ветер метет, а человек и против злой бури стоит и шагает.
- Куда же шагает?
- К далеким сказкам.
- А какие эти сказки, Кнря?
- Честные, красивые и умные. И добрые.
- И долго еще идти к этим сказкам?
- Пусть дальше кажутся.
- Почему?
- Для терпения и веры в пути к ним.
- Правду ты говоришь или придумал все?
Кирьян лег на спину. Задумался. Взметывались по краю неба зарницы, желтые и багровые - отблески грозы, такой далекой, что из той дали уже не пробивался звук: он был слабее быстрого света.
- Говорим и думаем одно, а выходит совсем не так.
Я хочу жить, чтоб другим не было плохо от меня. А вот плохо.
Феня схватила его за руку, так хотела вдруг остановить его.
- Ты вспомнил про Митю?.. А ведь я решила быть с тобой, а не ты. На твой свет к тебе и пошла. А с ним темно было. И встретил он меня с темнотой своей. Пожалеть хотела его за проволокой. А жалеть и нечего. Не люблю его. Это теперь и узнала. Так что же, в загон идти из страха перед ним? Лучше в омут или искрой костровой сгореть на вольном ветру. Вот и сгорю! И не сули мне ничего. Ничего не хочу.
- Что ты вспугнулась так? Я только подумал, как сильна любовь.
Он нагнулся к ее лицу, услышал дыхание Фени, в чуть развиднявшейся темноте увидел улыбку и почувствовал, как от ее волос пахнет горечью репейника, что вечно стоит у дорог, и цветет багровея, и никнет скорбно под ненастьем холодной осени.
