Долгая дорога до Грейсленда - Кристен Мей Чейз
– Это кресло привело в смущение многих гостей. Кажется, именно для этого мама и накрыла подлокотник пластиком, – засмеялся Уайатт. – Я пишу книгу и стараюсь почаще навещать маму – проверить, все ли в порядке, и дать ей возможность «побыть азиатской мамочкой».
Я с любопытством взглянула на него.
– Упрекнуть меня, что я в сорок шесть не женат и бездетен, и попричитать по поводу моей худобы.
О, знакомая песня! Моя мама ее тоже любит затянуть, только более трагическую версию – ведь я была замужем и бездетна. Причем вопрос о том, как продвигается процесс зачатия ребенка, звучал чаще всего в очереди в кассу продуктового магазина. И еще спрашивает, почему я так редко приезжаю в гости! За этим неизменно шло продолжение: «Эти бедра были созданы для деторождения. Как обидно!» – при этом она качала головой и заговорщицки подмигивала кассирше. Она не могла удержаться от сплетен по поводу всех разведенных детей ее подруг и от сетований по этому поводу. Как будто отвечала за личную жизнь каждого из них, а ей выпала роль быть их матроной-наставницей. И каждый раз мне приходилось молча терпеть!
– Если бы твоя мама видела, как ты уминал хот-доги упаковками, даже не подогрев. И походил при этом на мультяшного кролика Багз Банни, поедающего морковку.
Он рассмеялся.
– Ты бы себя видела, когда грызла свои крошечные сырные чипсы.
– Они были ужасно вкусные, – расхохоталась я в ответ.
– А помнишь, как твоя мама застукала нас в стенном шкафу в окружении пустых банок из-под газировки и конфетных фантиков? И отреагировала так, будто мы принимали наркотики.
– Святой угодник Элвис! – воскликнула я, подражая голосу и интонации Лоралинн. – А если серьезно: расскажи, чем занимаешься? Прошла целая вечность. – И это не было преувеличением. Я чувствовала себя очень старой.
– Чем еще, кроме книг? Если честно, то пытаюсь как-то выстроить свою жизнь. А ты?
– Как мне все это знакомо. Кроме написания книги, конечно, – для меня это было бы настоящей пыткой.
– Да ну? Ведь у тебя всегда за душой столько всего, о чем бы ты могла рассказать!
Я и забыла, как много он обо мне знал.
– Эти истории я стараюсь не вспоминать.
– Да неужели?! А тот случай, когда один из париков Лоралинн застрял в унитазе? До сих пор смеюсь, когда вспоминаю. А помнишь, как она танцевала на кухне и не заметила, что весь ее наряд надет задом наперед? Это же классика.
Я рассмеялась, чувствуя облегчение оттого, что он вспомнил именно эти истории, потому что были и другие, которые я хотела бы стереть из своей памяти. Например, когда мой отец решил не забирать нас с церковного собрания нашей молодежной группы, и мы оба стояли в темноте на обочине дороги – тогда еще не было мобильных телефонов – и ждали. В конце концов появилась Дотти и отвезла нас домой, причем в машине на протяжении всей поездки висело напряженное молчание. Или когда отец разорвал нашу почту и начал швырять ее в нас, без всякой видимой причины, кроме той, что был пьян и зол. Все это время Уайатт был рядом и не позволил себе ни одного лишнего слова или знака, а ведь так легко было отпустить какую-нибудь шуточку, учитывая обстоятельства. Вместо этого он говорил мне, что я ни в чем не виновата, что мои родители не заслуживают такой дочери…
– Дети, пора ужинать! – позвала Дотти, как будто нам все еще было по десять лет и мы играли в прятки в их подвале.
Ее голос вернул меня из прошлого. Я поняла, что проголодалась, что не удивительно после половинки бутерброда с сыром пименто, который вряд ли можно было назвать едой.
– Спасительный клич! – ухмыльнулся Уайатт, вскакивая на ноги.
Мы оба покатились со смеху и никак не могли остановиться, пока Дотти не появилась на пороге.
– Не хочу прерывать вашу «Смехопанораму», но, если не сядете за стол в ближайшее время, лапша будет на вкус, как если бы ее готовила твоя мама, – ее уже не придется жевать.
Мы переглянулись и вновь расхохотались. Стремление Дотти казаться крутой было хорошо нам знакомо. Как и манера моей мамы все пережаривать или переваривать до состояния киселя. Без лишних слов мы с Уайаттом понимали друг друга.
– Эй, я все слышала! – крикнула мама из кухни. А Дотти в шутку шлепнула нас обоих полотенцем для посуды, когда мы выбегали из комнаты. Какое чудесное ощущение возвращения домой, о котором я всегда мечтала! Вот только мой дом никогда не был таким.
Стол был аккуратно накрыт: четыре большие одинаковые миски были полны дымящейся лапши в легком бульоне; оставалось добавить только измельченную говядину и зеленый лук.
– Налетайте, – подбодрила нас Дотти. Мы с нетерпением схватили палочки и начали есть с громким чавканьем. Я научилась у Дотти правильной манере есть рамен – издавая громкие звуки, показывающие, что еда доставляет удовольствие.
– Итак, Уайатт, чем ты занимался все эти годы? Мама сказала, что ты пишешь книгу.
Дотти тут же вклинилась:
– У него ни жены, ни детей. Я думала, что мы к этому возрасту станем с тобой бабушками, Лоралинн. Ох уж эти дети!
Я начала есть быстрее. Следующей в очереди отвечать на вопросы была я. Может быть, набитый рот станет оправданием.
– Но я счастлив! – ответил Уайатт. – А для тебя, мама, это самое главное, разве не так? – И заговорщически подмигнул мне.
– Нас вот никогда не волновали такие вопросы, как счастье, правда, Лоралинн?
Мама улыбнулась с набитым ртом, а затем жестом указала на меня. Я подумала, что она просит меня ответить за нее, но, прежде чем успела что-то сказать, заговорила сама:
– Это правда. В нашем доме не было счастья!
Все-таки лучше ответила бы я.
Дотти смутилась. Уайатт улыбнулся и взял на себя инициативу:
– Расскажите-ка об этой вашей поездке, Лоралинн. Как это вам удалось уговорить Грейс поехать с вами?
– Честно говоря, не знаю. Спроси у нее самой.
К этому моменту я почти справилась с лапшой:
– Разве можно устоять перед мамиными мольбами? К тому же когда у нее семидесятилетний юбилей!
– И все равно пришлось ее уговаривать! Вот ты бы, Уайатт, сразу согласился. Без лишних вопросов.
Опустив голову, я судорожно запихнула в рот последние лапшинки и стала медленно жевать. Мама ненавидела, когда говорили с полным ртом.
– Не совсем так, – ответил он. Когда я посмотрела на друга, он незаметно улыбнулся, как бы напоминая, что не стоит вестись на провокации – наши матери действуют так из лучших побуждений. – Мы с Грейс похожи – нам нужно подумать, принимая любое решение.
Следующие слова слетели у меня с уст прежде, чем я успела подумать.
– Но я же я согласилась, – запротестовала я. – Чья бы дочка смогла отказаться?
Мама среагировала мгновенно.
– Моя дочь, например. – Тут ей полагалось рассмеяться, но мама осталась совершенно серьезной. За столом повисло неловкое молчание. – Она, конечно, не признается, но ее наверняка убедил поехать муж, – прошептала она, как будто выдавала всем большой секрет, который не предназначался для моих ушей.
Уайатт вклинился:
– Счастливчик!
Я одарила его слабой улыбкой – единственной, на какую была в этот момент способна. Он спас меня от грозящей растянуться на весь ужин роли обвиняемой. Но мама не поняла намека и продолжила:
– Только раз в жизни бывает семьдесят лет. Да и не всем так везет – дожить до семидесяти.
Я громко выдохнула, как после задержки дыхания. Это заметила даже Дотти.
– Ты в порядке, Грейси, дорогая? Хочешь еще лапши?
– Спасибо, я наелась. Не возражаете, если я ненадолго прилягу? – С этими словами я резко встала из-за стола.
– И не попробуешь моего фирменного моти?[18] – протянула Дотти расстроено; она помнила, какой обжорой я была в детстве.
– Пока ты будешь отдыхать, постараюсь ублажить обеих дам, – пошутил Уайатт, и я оценила его желание сгладить ситуацию. Но сейчас меня волновала единственная мысль: «Как я выдержу дальнейшее путешествие?»
Я не вспоминала об Уайатте Липпинкотте почти тридцать лет, а теперь он не шел у меня из головы. Все думала о том, как за ужином он пытался разрядить обстановку. О том, какие у него темные и при этом яркие глаза, какие чувственные губы… От этих мыслей дыхание участилось, по телу пробежала дрожь желания.
«Что с тобой, Грейс? Это же всего-навсего Уайатт –
