Невидимый Саратов - Михаил Сергеевич Левантовский
Там они полночи рассуждали о несправедливом устройстве жизни, о том, как всё раньше было просто и как стало сложно теперь. Но скорее всего – Оля посмотрела на часы, – оба уже спят пьяным сном, каждый по-своему приблизившись к ответу на философский вопрос. Или собираются расходиться.
Оля позвонила на работу, договорилась о двух дежурствах подряд, прихватила несколько писем мужа с собой, сунув в сумочку, и наспех помчалась на скорую.
Днем пришлось вернуться, чтобы переодеться и захватить две вещи, забытые утром, – зарядку для телефона и документы для новых курсов.
Разбросанные, как обычно, во все стороны, в прихожей валялись кеды дочери.
Сердито помалкивали ботинки мужа.
Значит, дома.
Воображение рисовало сцену: вот она заходит в спальню, чтобы переодеться, и там, раскинув руки, будто хочет обнять матрас, отсыпается Саратов. Скорее всего, пока Оля будет в комнате, он проснется. Возможно, что не подаст вида. Будет внимательно наблюдать, пытаясь дышать так, как дышит спящий человек. И потом, когда Оля начнет переодеваться, он дождется подходящего момента, и его взгляд выпрыгнет из западни. И это будет взгляд человека, который знает, что его жене нравится, когда он смотрит, как она переодевается. Когда якобы запутаешься в рукавах, штанинах, лямочках, кнопочках и тянешь время, оголяя то здесь, то там, чтобы получше было видно. Чтобы он смотрел, как она снимает с себя одежду, как несколько секунд остается голой, почти везде белой, обсыпанной по бокам темными родинками, и ноздри у Саратова раздуваются от удовольствия, и перед глазами вот-вот мелькнет розово-нежное, девичье.
Конечно, Оля поняла бы, что Саратов не спит. И он бы тоже понял, что она поняла. Она сделала бы вид, что просто долго переодевается, не может выбрать одежду, а затем замедляется, отстраняется от гардероба, проводит рукой внизу и, чуть подогнув колени, оглядывается на кровать. Длинные пальцы напряженно огибают, сжимаются, упираются, прячась между бедер, напрягаются в одной точке. Натягиваются жилки.
Не сегодня, Вольдемар S. И уж точно не после того, что ты учудил.
Оля вошла в спальню. В комнате висел похмельный дух, Саратова в спальне не было.
По складкам на одеяле – словно бы совсем недавно был здесь.
Если бы настроение Оли было оркестром, то этот оркестр случайных фантазий, только что отгремевший внутри, теперь рассыпался и рушился. Блестящие трубы похрипывали, сбиваясь с нот. Виолончель накренилась и с треском упала на бок, завалив пюпитры. Скрипки жалобно взвизгнули и попрятались в футляры, клацая замками. Музыка стихла.
Оля с досадой дернула на себя ящик комода, желая поскорее влезть в новую одежду и вернуться на скорую.
«Тоже мне, Глеб Жеглов и Володя Саратов», – подумала Оля, снова представив, как муж всю ночь выпивал со старым другом. И всё равно захотелось самую малость, совсем чуточку, на краешке – побыть с этим дурацким дураком.
Оля прилегла на кровать: полежу всего минутку – и на работу.
Полежав всего минутку, она взяла с тумбочки заколку-невидимку, закрепила прядку волос, пошла на кухню. Постучалась в комнату дочери – тишина. Оставила записку. Вроде ничего не забыла.
Заглянула еще разок в спальню – Саратов там не появился. В туалете (всё-таки проверила) его тоже не было.
Глянула на часы – пора возвращаться.
По пути поболтали с таксистом – о разном и о цыганинах, что снова появились в городке. Потом Дядь Витя рассуждал обо всём на свете, а Оля сражалась с телефоном в руке и желанием написать мужу. Несколько раз открыла переписку.
Дядь Витя застрял в пробке (нечастое дело для городка, может, потому такое долгое), и Оля решила, что пешком будет быстрее.
Вышла из машины, обернулась, помахала шоферу рукой и пошла по улице, с каждым шагом удаляясь и удаляясь, пока совсем не слилась с прохожими.
Глава 4
Лёлик! Что делать, когда беспокоишься? Не по поводу какому-то, а так, когда просто беспокойно. Гога вот говорит, что это признак тревожного расстройства. А Андрюха говорит, что надо голову фигней не забивать. Типа живи, работай, делай что можешь, много вопросов себе не задавай, и не будет никакого беспокойства.
Люся сказала, что, когда человек беспокоится, он переживает память будущего, хотя сам этого не понимает. Она верит, что прошлое, настоящее и будущее – это всё одно, просто мы сильно зациклены на настоящем. А сапожник наш, Юрий Шалвыч, любил говорить, что от случайного беспокойства лучшее средство – стакан водки на ночь.
Моя лапочка, моя веточка, я никого не слушаю. Говорят и говорят.
Одно у меня средство надежное: пена для бритья. Та, что ты мне подарила. У нее на флаконе написано: «Успокаивающая пена для бритья».
Я, знаешь, утром встану, бывает, пойду зубы чистить, посмотрю на флакон на полочке – а там надпись. И я успокаиваюсь.
А когда не успокоюсь, беру эту банку, колпачок снимаю, надавливаю, пена шипит, белая, пахучая, и я ее себе над верхней губой намазываю, по щекам развожу, по шее, горячую воду включаю и давай бриться. Тудэм, сюдэм, ширк-ширк станком.
А если щетины нет и брить нечего, я тогда пеной лицо намазываю и просто смываю. Чувствую тогда тоже, что успокаивает.
А когда опаздываю, нет времени возюкаться, я тогда пену для бритья с собой беру – напшикиваю в ладонь, и в карман. Вот так – раз, раз, и в карман ее. Прям полную ладонь, побольше.
Одно плохо – она в штанах растворяется быстро. Бывало, на работе потом суну руку в карман, а там пена уже растаяла, просто мокро, но еще пахнет.
Скажи честно, ты сама ее сделала?
Почему еще она меня так успокаивает.
Воуодя
* * *
Дочке Саратовых в это время снился глубокий дневной сон.
Она стоит посреди густой чащи. Лес непохож на те леса, где она бывала, которые есть на картинках, на картинах, в фильмах. Это другой лес.
Стволы деревьев необычайно высокие, тянутся бесконечно вверх, на них нет веток, нет листьев. Черные и иногда серые, их много, очень много. Верхушек не видно, как не видно и того, что дальше, наверху, – там нет неба, только сплошная темная гуща и сплетающиеся, ложащиеся друг на друга стволы, гибкие и тонкие.
Словно бамбуковые заросли, с которых содрали листья,
