Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Дедушка по привычке дожидался их у входа. Как только карета выехала на аллею, он, как в старые добрые времена, взмахнул платком и поспешил вниз по лестнице. Но бедный дедушка, как же он изменился! Заметно постарел и похудел, лицо его осунулось, а парчовый жилет казался слишком большим, словно снятый с чужого плеча. Старик изо всех сил пытался казаться веселым, но когда он хотел что-то сказать, то голос его сорвался, губы задрожали, и показалось, что он вот-вот заплачет.
На следующий день с утра пораньше дедушка, как обычно, пришел в комнату Анри и присел на краешек кровати.
– Ну, как дела, малыш? – хрипло прошептал он. – Хорошо спал? Как ты себя чувствуешь?
Ну вот, теперь он со своими вопросами!
– Прекрасно, дедушка. А мы поедем сегодня на виноградники?
– Ну конечно же! Обязательно поедем. Ведь мы сами себе хозяева, так что будем делать все, что захотим. И ты возьмешь свой альбом…
В его голосе зазвенели знакомые шаловливые нотки, и еще несколько минут он продолжал воодушевленно фантазировать.
А затем вдруг подался вперед и порывисто схватил Анри за руку:
– Ты же поправишься, правда? Ты обязательно поправишься, да, малыш?
Сейлеран задохнулся, не в силах справиться с душившими его рыданиями, и крупные слезы из его покрасневших глаз полились по щекам.
– Пожалуйста, малыш, ну, пожалуйста! – Голос его дрогнул, и последнее «пожалуйста» уже больше походило на стон.
Старик замолчал и крепко стиснул зубы, глядя на мальчика сквозь застилавшую глаза пелену слез. Сердце его сжималось от тоски.
Нет, вряд ли он поправится… Стоило лишь взглянуть на это осунувшееся личико с заострившимся носом, тоненькие слабые ручки, огромные, горящие безумным огнем лихорадки глаза! Этот милый, замечательный ребенок не должен был появиться на свет. Он был слишком благороден, слишком хорош для грубого мира. Да и их семейный врач тогда твердо стоял на своем. «Тапье, ни в коем случае не допускай, чтобы Адель вышла замуж за графа Альфонса. Ведь они кузены». Однако соблазн заполучить для внука титул «граф де Тулуз» и право по-королевски прибавить к имени наследника порядковый номер оказался слишком велик…
– Дедушка, ну пожалуйста, не плачь. Я прекрасно себя чувствую. Правда-правда! Все будет хорошо.
Слабый детский голосок заставил старика встряхнуться.
– Конечно, у тебя все будет в порядке! – Он заставил себя улыбнуться. – Ты обязательно поправишься и уже совсем скоро сядешь на своего пони, и мы будем вместе выезжать верхом…
Он порывисто наклонился, чтобы поцеловать внука, и поспешно вышел из комнаты.
Поездку в гости пришлось существенно сократить. Состояние Анри так и не улучшилось. Напротив, ему стало хуже. Всю обратную дорогу он просидел, прижимаясь к матери и то и дело забываясь тяжелым, тревожным сном. Время от времени он открывал глаза и устало улыбался ей, показывая на проплывавшие за окном вишни, цветущие вдоль обочины. На сиденье напротив дремала Аннет, ее седая голова безвольно покачивалась из стороны в сторону в такт движению кареты.
День клонился к вечеру, и небо приобрело бледно-зеленый оттенок. И теперь темневшие вдалеке холмы Альби походили на окаменевших слонов.
Через три дня в замок пришла новая беда.
Это случилось в библиотеке замка. Графиня выбирала книгу на полке, оставшийся без присмотра Анри соскочил со стула и сделал несколько шагов к матери – и надо же ему было оступиться на натертом до блеска полу… Послышался глухой треск, похожий на хруст сухой ломающейся ветки… И мальчик с удивлением обнаружил, что не может встать.
– Это перелом, госпожа графиня, – позднее объявил доктор, накладывая шину. – Через месяц кость срастется, и мальчик будет бегать, как прежде.
Но через месяц перелом так и не сросся.
– Видите ли, госпожа графиня, это как раз один из тех сложных переломов, где необходимо вмешательство специалиста. Вот в Бареже такие специалисты есть. И разумеется, горячие источники тоже будут как нельзя кстати. Это самое действенное средство для укрепления организма, а именно в этом и нуждается ваш мальчик. Он слаб, мадам, очень слаб. Именно поэтому нога у него никак не заживет.
И они снова отправились в Бареже. Слова доктора оказались пророческими. Сломанная кость и в самом деле срослась. Через два месяца Анри уже мог вставать с кровати и на костылях передвигаться по комнате. Вскоре он уже совершал короткие прогулки по саду.
А потом…
Воскресенье, полдень… На огромных клумбах в общественном саду пышно цветут бегонии… На эстраде играет городской духовой оркестр… Жандармы важно прохаживаются среди пестрой толпы, тихонько напевая веселенький мотивчик. Резиновые наконечники костылей Анри оставляют на песке круглые рельефные отпечатки. А тут этот камешек, какой-то крохотный камешек размером не больше горошины! Костыли вдруг стали неуправляемыми, мир покачнулся…
– МАМА…
В следующее мгновение он растянулся на земле во весь рост.
На этот раз были сломаны обе ноги.
Теперь боль ни на мгновение не покидала его. Она была с ним день и ночь, то слегка утихая, то нарастая с новой силой, принося с собой мучительные страдания, тогда черты его лица искажались в болезненной гримасе, а взгляд становился совершенно безумным. Он даже придумал имя этим приступам – «атаки».
Они продолжались всего минуту-две и неизменно начинались с неуправляемой дрожи в руках. Постепенно боль нарастала, впиваясь в каждый сустав и сухожилие, выгибая дугой позвоночник, жестоко терзая мозг, мучительно распирая готовый взорваться изнутри череп. А затем вдруг острой иглой пронзала все его тело, превращаясь в настоящую агонию, от которой перехватывало дыхание и страшно закатывались глаза. Несколько секунд Анри лежал неподвижно, обезумев от боли, судорожно впиваясь ногтями в руку матери. В следующий момент боль понемногу начинала отступать. Взгляд его снова становился осмысленным, дыхание выравнивалось, а сведенные судорогой пальцы разжимались. Он слабо улыбался матери, склонившейся над ним, чтобы вытереть пену в уголках губ. Приступ заканчивался.
Боль вновь становилась обыкновенной – тупой и ноющей, казавшейся теперь совершенным пустяком. В периоды затишья он ловил на себе исполненный мучительной беспомощности взгляд матери. Время от времени они перебрасывались несколькими фразами; иногда она склонялась над сыном, чтобы поцеловать его, и осторожно гладила по голове.
А затем дрожь появлялась снова, и дыхание его опять учащалось…
Доктора приходили вновь и вновь, только теперь они уже больше не улыбались и не шутили. Они приносили с собой запах хлороформа, и в руках у них блестели скальпели. Они делали ему больно, очень больно, и он кричал так громко, что прогуливающиеся в саду отеля люди невольно останавливались и тревожно озирались по сторонам. В конце концов у него не оставалось сил даже не то,
