Девочки против бога - Енню Вал
Что исчезнет, когда этих женщин обрекут на сожжение? Что улетит с клубами дыма? Как правило, это что-то сводится к двум словам: «общественное сопротивление». Костер – это символическая пропаганда паники, которая должна ослабить способность к сопротивлению у остальной части населения. Суды над ведьмами во многих случаях связаны с боязнью общенародных восстаний и коллективных движений.
Они происходят в тот же период, когда возникает капитализм, в период, когда идеологии должны формироваться и развиваться без значительного сопротивления, чтобы цементироваться. Новые теории об обществе касаются не только религии и национального государства, но и создания ценностей, эксплуатации рабочих и определения оплачиваемого и неоплачиваемого труда.
При капиталистической идеологии женский труд становится центральной проблемой, поскольку репродуктивный труд не рассматривается как работа. Мифы, окружающие его, не новы, но в капиталистической риторике мистицизм вокруг репродуктивного труда превращается в экономические термины и, таким образом, сводится к «личной услуге», то есть к чему-то «относящемуся к частной жизни», или к «природному ресурсу» (поэтому женщины в целом рассматриваются как «природный ресурс»). Это можно считать краеугольным камнем капитализма, который сам хочет быть таинственной природной силой, чтобы никто не мог им управлять (т. е. бог). Так на базе старых добрых культурных и религиозных предрассудков создаются определения того, что может считаться работой, достойной оплаты, а что не является работой и, следовательно, не может быть оплачено. Таким же образом создается иерархия, которая устанавливает, каким людям нужно платить и кому из них платить больше. Может быть, тогда же во всех отраслях возникла и лингвистическая иерархия между задачами, четко определяемыми как рабочие, и задачами, которые сложнее поддаются количественной оценке, более направлены на «служение обществу» и менее ценны. Работа, которая происходит в группах, связанных узами – это не работа. Даже в искусстве. Быть группой – тем более не работа.
Тема репродуктивного труда, который не труд и не может быть оплачен, странным образом вплетается в теории о ведьмах. Во время судебных процессов над ведьмами постоянно подчеркивается, что ведьмы бесплодны и что бездетность сама по себе может свидетельствовать о колдовских силах. Фертильность (способность женщины быть оплодотворенной и воспроизводить себе подобных, то есть не производительная и не создающая сила), само доказательство женственности – это то, от чего ведьма отказывается, заключая сделку с дьяволом.
Говорят, что вместо этого ведьмы едят детей, проглатывают их или приносят в жертву дьяволу, а еще заколдовывают мужчин, делая их импотентами. За это их судят: убийства, похищения, импотенция, заклинания, колдовство и нежелание рожать, все это разные формулировки величайшего греха: противостоять власти, задавать вопросы, ненавидеть бога.
Но что, если люди прекратят проводить границы между понятиями? Что, если они перестанут различать женщин и ведьм, производство и воспроизводство? Что, если больше не разделять искусство и колдовство? Что, если исследовать, что происходит в связях, в каналах, в богохульстве, в темных треугольниках?
Тогда у нас будет группа.
Целый мир сможет быть нашим ведьмовским жилищем.
Сейчас мы – почти невидимки. Мы держимся под землей, в тени, в квартире, пока мы планируем будущее, свое будущее как группы.
Треугольник отдыхает.
Венке можно увидеть спящей за кухонным столом с планшетом на животе, Тереза склонилась над ноутбуком, а я открываю дверь кладовки, где висят куртки, смотрю в темноту, думаю о девочке с картины «Созревание» и ее тени.
Я дам ей место на чистом листе здесь, и я надеюсь, что не оскорблю ее этим. Я просто хочу быть ближе к чему-то, ближе к кому-то, и если я рядом с ней, может быть, я стану чуть менее примитивной и унылой, я смогу открыться и стать еще ближе к Венке и Терезе, к другим людям, к тебе. Может быть, девочка уронит на меня немного краски. Ее цветные частицы, заключенные в красных и белых оттенках кожи, черный цвет фона, коричневый каркас кровати сделаны из оксидов минералов и металлов. Они похожи на цветовые коды моей кожи, моего скелета, моих органов.
Или, может быть, это ее тень объединяет нас, тлеющая текстура на стене, которую так легко аккуратно сложить и забыть в какой-нибудь психологической метафоре или экспрессионистском колорите. Мы входим в темное пространство, которое немного плотнее воздуха. Ненависть оформляется в плотную текстуру. Здесь так много надежды, надежды на то, что тень в конце концов станет настолько осязаемой, что появляется возможность забрать ее с собой, или на то, что, наступая на эту тень, можно будет попасть отсюда в другое место. Может быть, внутри этой тени я смогу приблизиться к тебе, может, мы сможем изменить там нашу собственную текстуру, что-то получить и что-то оставить, между фантазией и реальностью, жизнью и смертью, собой и миром. Мы можем ненавидеть вместе.
Мои ладони потеют, а дыхание учащается, как это бывает, когда я погружаю руки слишком глубоко в фантазию или слишком далеко за пределы допустимого. Я начинаю больше походить на набросок мультяшного персонажа или, возможно, скорее бессонный, постоянно растущий Интернет. Он повсюду и напоминает кашу для второго завтрака, наполняющую дом. Каша – сказочная кровь или сказочный wi-fi.
Под квартирой Венке водятся крысы. Они роются в подвале и всегда находят еще один невозможный путь наверх. Хотя крысы не знают ничего о капитализме, Интернете и современном Осло, но они знают единственное, что нужно знать, то, что я тоже ищу. Они знают подземный мир, пути внутрь, цвета и стены, и они понимают, как мир расширяется в пузырях слюны на неровной поверхности между холстом и застывшей масляной краской, в воздушных карманах между ладонями, когда мы держимся за руки, в пространстве между нами, ведь между нами всегда есть пространство.
Мы следуем за крысами. Крысы всегда немного впереди. Первыми приходят крысы, затем чума. Крыса никогда не бывает одна, крысы – это группа, крысы всегда в большинстве. Крысы – это всегда мы. Призрак, каша, аура, фантазия, магия.
Эпизод:
Музыкальная группа из шести девушек играет в тускло освещенном зале для боулинга. Они одеты в черное и играют все более темную и медленную музыку.
Внезапно их инструменты становятся бумажными.
Девочки начинают трогать инструменты, как будто не понимают, что произошло.
Поднимают с пола ножницы и начинают резать инструменты вместо того, чтобы играть. Музыка продолжается, как будто ничего не случилось.
Вдруг мы видим, что девушки тоже из бумаги.
Они смотрят на свои
