Автопортрет на фоне русского пианино - Вольф Вондрачек
Неплохая идея для комедии.
А вы верите в такую штуку, как магнетизм? – спросил он меня. – Он правда есть?
Охотно веря во все отклоняющееся от логики нашего мышления, укрывающееся от чудовищного насилия разума, я кивнул. Да, есть. Вещи ищут меня, мне давно уже так кажется. Ждут. У них есть душа.
Ну да, и много другого, сказал он и умолк. Душу, сказал он, в руки не возьмешь. Разве звук, извлекаемый мною из пианино, предмет? Что значит мелодия?
Мне пришла в голову другая мысль. Теперь мне захотелось расспросить его.
А у вас так не бывает? Состояние большого внутреннего покоя, когда прошлое и будущее меняются местами. Прошлое расстилается передо мной пока еще не изведанным ландшафтом, а будущее с каждым шагом остается позади.
Тогда, если раньше не заснуть, все кончится отчаянием, ответил он.
Двери аптек для него оказались закрыты, но одна стояла открытой, дверь, в которую я сам прошел час назад и, чтобы не помешать молившейся перед алтарем женщине, присел на заднюю скамейку, дверь в маленькую церковь Святого Иосифа в Маргаретен, где, как указано на табличке справа от входа, отпевали Франца Шуберта.
Однако Суворин был настроен как угодно, только не благоговейно. Он забыл, во что нужно верить. Стоял на перекрестке, оглядываясь по сторонам, и не мог решиться ни на шаг, ни туда ни сюда. Русский старик в Вене, трезвый пьяница, как он однажды себя назвал, трезвый пианист перед не очень отдаленным концом земной жизни. Но сейчас он, видимо, об этом не думал. Суворин, живой, пусть и не вполне попадая в такт жизни, чувствовал, как в тело, в кости, до самых ступней, проникает тепло. Когда он еще пил, тоже так бывало.
Никаких волнений, настаивает мой врач, сказал Суворин, и никакого алкоголя, ни капли, что меня, поскольку я вынужден регулярно выслушивать подобные рекомендации, не на шутку разволновало, и понадобилось покурить, хотя курить мне, разумеется, тоже нельзя. Он повернулся ко мне. У вас, случайно, не найдется сигареты?
Я протянул ему пачку. И сам закурил.
Не самое приятное зрелище, когда человек курит, испытывая угрызения совести, и докуривает сигарету до самого фильтра. К тому же он ее не выбросил, а выплюнул.
И как? Пьете?
После заката и только в компании – которая, на мой вкус, должна состоять из двух-трех человек, не больше, – изредка заходящих друзей.
И бывает, не знающих меры?
От крепких напитков я давно отвык. Они, слава тебе господи, позади. Красное вино, пару бокалов. Разница в возрасте между нами невелика.
Пару бокалов, повторил он, держа руку в тени бутылки. Это то, что я вижу, закрывая глаза. Смотрю на восток. Вижу лица своих друзей. Вижу, как ночи становятся светлее. Вижу человека не в своем уме, не отрицаю.
Вся Шёнбруннер-штрассе была неподвижна, не шевельнулась ни одна занавеска, оттуда не показалось ни одного лица.
Он все никак не мог решить, идти ли дальше, со мной или без меня, либо вернуться домой и еще раз перевернуть квартиру вверх дном в поисках лекарств.
Вам знакомо огорчение, когда на развилке нельзя пойти сразу в обоих направлениях? Я не философ. Ничего в этом не понимаю. Так и с пьянством. Каждый раз принимаешь неправильное решение.
IX
Откуда нам знать, кто сидит напротив?
Что есть совершенство?
Столяр это понимает. Доски льнут друг к другу.
Понимает футболист, забивший неберущийся пенальти.
Биатлонист попадает в яблочко, причем все пять раз.
У грабителя банка совершенный план, и тем не менее ничего не получается. Любой архитектор споет вам похожую песню. План совершенен, строители халтурят.
Для танцора совершенен лишь прыжок, возносящий его над сценой на такую высоту, что никто из публики не верит, – сам он, кстати, тоже, вернувшись в гримерную по окончании спектакля. Он даже приземлился легко, раскинул руки, а потом закрыл глаза. Перед тем как поклониться, положил руку на сердце. Это в самом деле станцевал он? Он станцевал, будто видит сон? Человек не осмеливается на счастье.
Попутчик, с которым я разговорился в вагоне-ресторане скоростного поезда, как выяснилось, профессор математики, был убежден: нет ничего более совершенного, чем вода, когда она движется. Что сопровождавшей его жене показалось недостаточно поэтичным, недостаточно романтичным. Она видела горный ручей. Под ярко-голубым небом, усмехнулся математик и, притянув ее к себе, поцеловал.
Эта шляпа вам идет совершенно, слышал я слова продавщицы, сказанные покупательнице.
Мы с Сувориным говорили по телефону. Он опять решил снять трубку.
Помните? Вы как-то описывали юношу, бегущего по лестнице через две, три, четыре ступеньки.
Я ничего не сказал о том, шел ли юноша в свою комнату или спускался на улицу, торопился или у него всего лишь поднялось настроение, был ли он несколько шаловлив, несколько легкомыслен. Если ему не повезло, он сломал ногу. А девушка, с кем он назначил свидание, злится на него всю жизнь, потому что он не явился.
Значит, осторожность?
Лучше так: она ждет его в комнате, и как бы он ни летел, все равно будет медленно. Тогда она всеми своими силами утешит оступившегося, поскольку в любовном восторге он забыл об осторожности. Вот это и есть любовь, подумает она, но лишь когда отвезет его в больницу и увидит на больничной койке с ногой в гипсе. Все ради нее. По дороге домой ей придут в голову разные мысли о любви, по меньшей мере о чувствах. Много мусора. Она не доверяет чувствам, над которыми можно смеяться. Что-то чувствуя, она ищет глубины, но вместе с тем боится ее, связывая все глубокое с тьмой. С другой стороны, надеется на то, что просто не все знает. Конечно же, там, внизу, во тьме глубоких чувств, откроется дверь, ведущая во внутренний дворик, похожий на те, что художники Возрождения изображали райскими садами, где тихо, светло, радостно. Когда она подходит к двери в свою квартиру, у нее сильно кружится голова. Она опять ничего не знает – в который раз.
Так произошло и с Сувориным. Благодаря лишь паре очень медленно произнесенных фраз у него растут дети, юноша превращается в мужчину, девушка в женщину, оба в нечто, демонстрирующее обычные изъяны истории любви.
Удачи! – кричит он им вслед. И чтобы нога срослась как следует!
Старик опять потирает руки, не отвечая на мой вопрос, думаю я. И, как всегда, меня это наполовину забавляет, наполовину раздражает.
Он протягивает
