Я – спящая дверь - Сьон Сигурдссон
Странный незнакомый голос внутри нее с периодической частотой как мантру повторял одну и ту же фразу: «Она беловолосая, ты черноволосая… Ты черноволосая, она беловолосая…». Потолок спальни давно стал темно-синим и уже начинал чернеть. Не отрывая от него глаз, Алета пошарила рукой в поисках шнура настольной лампы и щелкнула выключателем – темно-синий цвет уступил место желтому.
Хотя до сих пор ей не приходилось вести собеседование более трех часов, а пять были чистейшим безумием, всё же не продолжительность разговора с русалкой, не изнурительная концентрация (или ее недостаток) и не затекшая правая рука стали причиной такого истощения сил. Тем более что Алете было не впервой «изменять» временны́м рекомендациям. Если какое-то интервью не укладывалось в два часа, она мысленно оправдывала себя такой фразой: «Тут ничего не поделаешь, эти записи будут единственным свидетельством жизни опрашиваемых, их единственной возможностью рассказать историю своими словами, своими голосами», и поскольку ассистент генетика еще не жаловался на перерасход кассет, продолжала в том же духе. Что касалось длительной сосредоточенности, которой требовал от нее шепот русалки, то многих предыдущих участников исследования воспринимать было куда труднее из-за деформированных челюстей или поврежденных голосовых связок, а боль в руке была ничем по сравнению с той, настоящей, которую Алете пришлось испытать на ее долгом пути из Украины в Исландию.
Нет, тяжелее всего оказались повторяющиеся ремарки женщины в духе: «Ты не одна из нас, но мы в одной команде» и, как следствие, нервное напряжение от необходимости быть начеку в течение целых пяти часов, чтобы в запись не просочилось ни малейшего намека на то, кем или чем была Алета. Она думала, что такие дни остались в прошлом, но русалка была удивительно проницательной.
Наконец, Алета села на кровати и принялась раздеваться: выскользнула из пальто, стянула и бросила на пол кожаные сапоги, сняла свитер, юбку, бюстгальтер, колготки и трусики и швырнула в сторону корзины для грязного белья. Затем, подхватив с кровати сумку, направилась в ванную.
Да, во время интервью женщина постоянно напрямую обращалась к Алете, вовлекая ее в свое повествование, превращая в участницу своих переживаний, как, например, при описании одного памятного случая, когда русалка, будучи семи лет от роду, открыла для себя, что в мироздании ей не отведено то же место, что и другим людям. В тот день, на собрании вефильской общины пятидесятников, до нее вдруг дошло, о ком говорил пастырь, без конца повторяя, что «хотя не все дети на Вестманнаэйяр созданы по образу Божьему, община обязана поминать их в своих молитвах». Эти слова лысого проповедника она слышала каждое воскресенье с тех пор, как себя помнила, и поэтому по вечерам добросовестно молилась, жалея незнакомого ей ребенка за то, что он не был создан по образу Бога, а оказалось, что этот ребенок – она сама.
Закончив рассказ, русалка бросила взгляд на Алету и прошептала:
– Тебе это знакомо…
Конечно, Алета могла согласиться с ней, признавшись, как однажды была потрясена открытием, что человечество разделено на два вида – чистых и нечистых детей (сама она принадлежала к последним), и как этот момент словно горящим клеймом был впечатан в ее сознание, однако не позволила себе даже кивнуть. Нет, она не собиралась никого подзадоривать: эта старушенция и так вела себя слишком дерзко! Алета прекрасно знала, что женщина не была старой (родилась двадцать пятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго года, то есть ей было всего сорок восемь), но из-за цвета волос, чешуи на лице и ревматически ссутуленных плеч она выглядела намного старше своих лет, и поэтому при мысли о ней в голове всплывало слово «старуха».
Поставив сумку на табурет, Алета достала зажигалку и пачку сигарет, открыла кран и, сидя на унитазе, курила в ожидании, пока ванна наполнится водой.
К концу интервью, сжав колено Алеты облаченной в перчатку рукой, русалка еще больше понизила голос:
– Всё, что я рассказываю, тебе и так известно…
Отпустив колено, она указала себе на грудь и прошептала:
– Я мягка там, где нужно…
Губы Алеты тронула улыбка понимания. Она уже открыла рот, чтобы сказать: «Конечно же, важнее всего, кто ты есть внутри, добро может проявляться в разных обличьях», но, прежде чем успела это произнести, русалка распахнула свой халат, показывая Алете, какую мягкость она имела в виду: вниз от шеи, на груди с иссиня-черными сосками и на плоском животе, грубая чешуя уступала место светлой, серебристой коже, блестящей и мягкой, как дорогой шелк или брюшко морской камбалы, она тянулась до самого паха, где виднелся пучок темно-оранжевых волос, похожий на клубок мокрых водорослей. Исходивший от кожи крепкий соленый запах смешивался с ароматом ванили.
Русалка прошептала:
– Этими мягкими объятиями наслаждались десятки благодарных моряков со швартовавшихся в порту Вестманнаэйяр судов – со дня, когда мне исполнилось тринадцать, и до тех пор, пока два года спустя не обнаружилось, чем я занималась по ночам в сарае для насадки приманок. Моя мать и вефильский пастырь случайно набрели на меня и трех матросов с «Би́ртингура» – посудины для ловли мойвы из И́сафьорда. После этого меня исключили из общины, и, само собой, никто не задался вопросом, что моей матери и пастырю понадобилось в этом несчастном сарае посреди ночи.
В итоге моим одноклассникам запретили со мной общаться, а учителей перестало волновать, приду я на занятия или нет. Впрочем, на этом этапе и то и другое уже было чистой формальностью.
Вскоре меня выгнали из дома, и я болталась по городу сама по себе с Пасхи до начала лета. Меня приютил у себя местный бомж, живший на улице, но иногда управляющий гостиницей «Хéймаклеттур» разрешал мне прилечь на матрасе у них в котельной, правда, только в обмен на то, что сначала сам ложился на меня. В конце концов, органы опеки отослали меня с Вестманнаэйяр в детский дом под Рейкьявиком, откуда я постоянно сбегáла, используя каждую возможность заполучить в свои объятия мужчин.
После одного из таких побегов меня отправили в городскую больницу, объявив, что мне необходима превентивная аппендэктомия, но, когда я проснулась после операции, обнаружилось, что вместе с аппендиксом мне удалили и матку.
Позже я нашла способ уехать из Исландии и ласкала мужчин в копенгагенской Кристиании, Амстердаме, Танжере и Марселе, но девять лет назад, когда ревматизм меня совсем доконал и стало трудно ходить, я решила вернуться домой…
Алета чертыхнулась, вспоминая рассказ
