Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева
Янка покрутила пальцем у виска. А я вдруг ощутила прилив энергии.
– Янка, я знаю, что испытывал лишний человек! Я это так чувствую, так чувствую на собраниях, будто я сама Онегин!
Янка остановилась и посмотрела на меня в упор:
– Слушай, ты, Онегин, держи-ка свои познания при себе, пока тебя с собрания не попросили.
– А что, разве такое возможно? – с надеждой спросила я.
– А что ты думала? Сидишь с такой миной, будто все уже на тебя косятся.
– А Владимир с какой миной сидит?
– У него это не мина, а просто веки такие тяжёлые.
– Ха-ха! Поднимите мне веки! Не собрание, а Гоголь с Пушкиным. – Янка была очень рассержена.
– Слушай, ну чего ты сердишься? Что, в Сенечку влюбилась?
Янка зарделась:
– В какого ещё Сенечку? Дура!
Остаток пути мы прошли молча.
Подготовка к вступлению в комсомол шла на всю катушку. Сенечка проверял наши знания, старался, чтобы все участвовали в обсуждении ответов, которые казались мне бессмысленными. Ну как, к примеру, мы могли содействовать укреплению дружбы народов СССР, братских связей советской молодежи с молодежью стран социалистического содружества, с пролетарской трудящейся и учащейся молодежью мира, когда даже на иностранный корабль в порту нельзя было спокойно поглазеть? Или почему это комсомол – самодеятельная общественная организация, когда она полностью подчинялась партийным органам? Самодеятельность – это когда играешь в Тимура и его команду или подбрасываешь записки под двери, типа «Мне нужен труп, я выбрал вас, до скорой встречи, Фантомас», а потом нажимаешь на звонок и мчишься вниз по лестницам. А как согласовать приказ смело развивать критику и самокритику с приказом доводить всякое начатое дело до конца? То есть начатое дело критике не подлежит, потому что в противном случае его невозможно будет довести до конца? Я попыталась уточнить у Янки эти и другие несвязухи, но она посоветовала не вдаваться в подробности, а просто всё выучить.
– А деньги как же мы можем платить? – не унималась я.
– Какие ещё деньги?
– Ну взносы. Мы ведь не работаем!
– А если тебе позвонить надо, откуда ты две копейки берёшь?
– Так не честно!
– Честно, всё честно. Ты, главное, выучи всё – и вперёд и с песней.
Вперёд мы отправились вместе. А вот песня у каждого была своя.
В назначенный день нас повели в прекрасное здание на Приморском бульваре, где в неподобающей уставу роскошной комнате дворянских времён нам устроили экзамен. За длинным столом восседал совет комсоргов во главе с председателем райкома. При взгляде на их лица у меня заныло под ложечкой.
Нас было всего несколько человек, все с прекрасными рекомендациями, отличники и хорошисты. Но предчувствие у меня было плохое.
– Ну что ж, начнём, – сказал председатель райкома и стал вызывать кандидатов по списку.
Первыми шли «ашки», затем нас трое. Сначала зачитывались характеристики, а потом задавались вопросы. Пока дело дошло до меня, все лёгкие вопросы закончились.
Когда назвали мою фамилию, я встала и почувствовала на себе взгляды комиссии, которые не предвещали ничего хорошего. Не скрою, к комиссии я отнеслась предвзято, причём сразу как вошла. И мне показалось, это было обоюдно. Даже отменная рекомендация не помогла. Вопросы пошли на засыпку. У Янки аж глаза округлились. Мне ничего не оставалось, как стоять и хлопать ушами, ответив всего на один или два нормальных вопроса, заданных мне сердобольной женщиной средних лет, и принять приговор.
– Девушка, вам придётся подучить устав и прийти снова, – заключил председатель.
Да, как же! Разбежалась! Нет, этого я не сказала, только подумала.
– Ну чего они к тебе приклеились! – сокрушалась всю дорогу Янка. – Ничего, мы тебе поможем. Подтянем тебя по всем вопросам, и всё будет как надо.
– Ты чего? Да я больше туда ни ногой! И на ваши собрания даже не вздумай меня тягать. Ясно?
– Как? Мы обязаны тебе помочь!
– Слушай, я просто счастлива, что мне не нужно присутствовать на этих собраниях. Я же сказала тебе, больше не пойду! Ни к вам, ни туда. У меня ещё навалом времени до десятого класса.
И я таки не пошла. А Янка вскоре стала комсоргом и влилась в новую жизнь, махнув на меня рукой.
Только в десятом классе, когда отлынивать уже было нельзя, я с группой троечников отправилась на переэкзаменовку. Пролистала устав, решив не обременять себя, и преспокойненько предстала перед лицом знакомой уже комиссии.
К моему удивлению, меня узнали сразу.
– Что ж это вы, девушка, так долго не приходили? – поинтересовался председатель.
– Готовилась, – угрюмо ответила я.
– Раз готовились, то мы вас принимаем, – последовал ответ.
Я не могла поверить своим ушам и ещё несколько минут простояла, ожидая вопросов. В это время вызвали уже Чебурека и спросили, почему он хочет вступить в комсомол.
– Взносы хочу платить, – брякнул Чебурек.
Ему велели сесть, что он с радостью и сделал.
– А вы, девушка, почему стоите? – обратился ко мне один из членов комиссии. – Садитесь, не отвлекайте нас.
За столом хмыкнули. Женщина, которую я помнила с прошлого раза, с укоризной покачала головой.
Вскоре процедура по принятию была завершена. Допрашивать особенно было некого. И так было ясно, что никто ни в зуб ногой, а выпустить из школы такое количество некомсомольцев было невозможно. Мы распрощались с комиссией, и та сердобольная женщина проводила нас к выходу.
– До свидания, – улыбнулась я ей на прощание, помня добро, которое она пыталась сделать.
– Да ты не сердись, – сказала она мне тихо. – Они просто ещё раз посмотреть на тебя хотели, оттого и завалили. Шутнички! Не ожидали, что ты только через два года заявишься.
М-да…
А через год мне вновь пришлось столкнуться с подобным шутничком. Но я уже была научена горьким опытом. Он преподавал у нас на курсе научный коммунизм. По причинам, никому не понятным, он решил завалить меня на экзамене. Хоть я на все лекции ходила и на все вопросы ответила. Ни с того ни с сего он назначил мне переэкзаменовку, причём единственной на курсе, и, вдобавок в какое-то сумеречное время. Тут и всплыла в памяти история с поступлением в комсомол. Недолго думая, я побежала к декану, расчудесному Ивану Михайловичу, тепло относившемуся к моим родителям, и поведала ему про беспочвенную переэкзаменовку. Дузь, увидевший мою зачётку, в которой стояло «отлично» по каждому предмету, рассвирепел и вызвал к себе этого несчастного.
Через несколько минут профессор по-свойски вошёл кабинет и, широко улыбаясь, поприветствовал декана. Я сидела в уголке, и он не заметил моего присутствия.
– Вызывали, Иван Михайлович? – бодро осведомился он.
– Вызывал, – подтвердил с недобрыми интонациями в голосе Дузь. – Ты что ж это наших лучших студенток в ряды политически безграмотных записываешь, факультет позоришь?
Профессор опешил, не понимая, шутит ли Дузь – известный любитель розыгрыша – или говорит всерьёз.
– Каких студенток? – спросил он, запинаясь.
Дузь вместо ответа указал по направлению закутка, в котором сидела я.
Профессор удивлённо повернулся в мою сторону, и лицо его мгновенно стало багровым.
– Узнаешь? – с издёвкой осведомился Дузь.
Профессор кивнул и откашлялся.
– Так в чём проблема? Она что, против марксизма-ленинизма что-то имеет или не знает азов научного коммунизма?
– Да нет…
– Не понял. Да или нет? Занятия посещала? Конспект вела? По билету ответила?
Профессор на каждый из поставленных вопросов отвечал кивком.
– Значит, у тебя нет претензий?
Профессор отрицательно мотнул головой.
– Ну и прекрасно. Оставь зачётку и приходи завтра, – велел мне Дузь. – Отцу привет передавай.
Я поблагодарила и быстро вышла.
– Понимаешь, – сказал мне Дузь на другой день, – его племянник захотел жениться на какой-то девице, а семья была против. Кто эта девица, он не знал. Ему только сказали, что с вашего курса. Ну он и подумал на тебя. Не сердись! Зачётку не забудь взять у секретаря.
Я отправилась к секретарю за зачёткой, размышляя по дороге о происшедшем. Подумал на меня? Хм… С чего бы это? А на четвёртый палец правой руки посмотреть слабо было? У меня там, между прочим, обручальное кольцо красовалось, и замужем я с семнадцати лет, что легко было бы в деканате узнать. В общем, так это было или не так и был ли мальчик, не знаю, но в зачётке стояло «отлично». Причём заслуженно.
Прикид
Если бы нас попросили описать Крищенко, то большинство
