Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева
Во время урока Крищенко сидел, опустив вихрастую голову долу и опираясь кулачищами о парту. Какие вихри кружили в его голове, никто не знал. И так бы и ушёл он из истории, если бы вдруг не запала на него одна малолетка из седьмого класса.
Бублик была из неблагополучной семьи, и вид у неё был какой-то сиротский. Когда она впервые заглянула в наш класс после уроков, никто и близко не поставил её рядом с Крищенко. Но оказалось, что именно его она и дожидалась. Может, это внимание, с которым мы поглядывали на гостью у дверей, так подействовало, только Крищенко не ответил на радостную улыбку девочки. Он, не спеша, собрал свои вещи в портфель и угрюмо вышел из класса. Бублик последовала за ним. Они молча прошествовали по коридору к лестнице, и впечатление было такое, словно Бублик собиралась понести его портфель.
– Ну как вам эта детка? – спросила Курица.
Мы с Риткой только плечами пожали. А что тут можно было сказать? Детка как детка. Худенькая, неприметная.
Но Курица не успокаивалась:
– Нет, вы только посмотрите! Она его прямо глазами поедает. Проходу не даёт. Дура малолетняя!
– А тебе-то что? – рассердилась Ритка.
– Как что? – Курица обиженно заморгала и ещё больше нахохлилась.
Но доводов никаких в свою пользу не привела.
После этого Бублик стала дожидаться Крищенко каждый день у порога класса. Он выходил по своему обыкновению, даже не взглянув в её сторону, и брёл прочь от окаянного места обучения. А Бублик окрылённо семенила за ним, не отставая ни на шаг. Говорили ли они о чём-то наедине? Ответить на этот вопрос было сложно. С Крищенко никто никогда ни о чём не разговаривал, и было ли вербальное общение с ним в принципе возможно, оставалось загадкой.
Всякий раз, как силуэт девочки вырисовывался за дверью, Курица демонстративно фыркала и хлопала крышкой парты. Мы только плечами пожимали, видя такую странную реакцию. А Бублик однажды, когда Курица выходила, возьми и поздоровайся с ней. Курица поначалу даже оторопела. Она уставилась на девчонку, которая была на голову выше, и, кивнув в ответ на приветствие, спросила, смягчившись:
– Детка, ты Крищенко ждёшь?
Бублик немедленно подтвердила и прибавила ещё более дружелюбно:
– А я Люся. Я из седьмого «В». Бублик моя фамилия.
– Бублик так Бублик, – буркнула Курица, ища нас глазами.
В этот момент подошли мы.
К Люське мы прониклись почти сразу. На переменках она стала приходить к нам, мы кормили её бутербродами и фруктами, которых стали брать с каждым разом всё больше. Крищенко отправлялся то ли в буфет, то ли в туалет, никогда не подходил к нам и не обменивался приветствием с Бублик.
– Он такой одинокий! – вздыхала Бублик, поглощая наши угощения.
А мы смотрели на её заштопанные колготки, на стёртые носки коричневых туфель, похоже маминых, на лоснящиеся локти её школьной формы и всё больше проникались к ней материнской жалостью.
Люська стала для нас чем-то вроде дочери полка. Мы учили её уму-разуму, помогали с домашним заданием и несколько раз приглашали на посиделки после уроков. Но она со вздохом говорила, что Крищенко категорически против и что после уроков они проводят время только вдвоём.
У Люськи было очень тяжёлое положение дома. Её отец был слесарем или сантехником, он постоянно пил, бил маму и не позволял дочери никуда ходить после школы. Он, конечно, был не в курсе, что дочь его встречается со старшеклассником, иначе он быстро бы голову ей отвинтил, но Бублик вела себя не по летам предусмотрительно. К шести вечера она всегда была дома, с раскрытым учебником на столе и с тетрадью, в которой писала задание. Мать Люськи работала швеёй в каком-то цехе и тоже приходила домой лишь вечером или вообще утром, если шла в ночную смену. Так что дома у Люськи всё было схвачено.
Нас интересовало только одно: где ошивается Бублик с Крищенко до прихода её родителей? Но на наш вопрос Люська уклончиво отвечала, что они гуляют в парке.
Однажды Люська не явилась ни на перемене, ни после занятий. Мы, как всегда, притащили ей полные ранцы вкусностей, которые самим же пришлось и съесть. Мы заволновались. Вчера ещё она была здорова и уплетала всё за обе щёки.
– Может, что-то несвежее съела? – предположила я.
– Откуда у нас несвежее? – возмутилась Курица. – Просто обожралась, вот и всё. Нужно поменьше приносить.
На следующий день мы пришли почти налегке, решив не перекармливать Люську. Но не перекармливать было некого. Её снова не было в школе.
– Да что ж это такое, в конце концов! – возмутилась Курица. – Чувиха, можно сказать, исчезла, и даже навести справки негде!
Мы внимательно изучали Крищенко, чтобы по виду определить, знает ли он что-то, но он сидел как чурбан, и по нему ничего нельзя было понять. И спросить тоже мы не решались, потому что с Крищенко мы не общались и не знали, как подступиться к нему с вопросом.
Решили подождать до завтра.
Но и назавтра было всё то же. Бублик, словно сквозь землю провалилась, а Крищенко сидел ещё более угрюмый, чем обычно, и это уже было подозрительно.
Наконец Курица решила взять дело в свои руки. Когда классы закончились, она подошла к его парте, взглянула боком и спросила базарным тоном:
– Слышь, ты, где Бублик?
Крищенко посмотрел на неё исподлобья с нарастающей ненавистью, но ничего не ответил.
– Ты что, оглох? – не унималась Курица, пользуясь тем, что он сидел, а она стояла и была с ним вровень. – Люська где?
– Да пошла ты, – процедил сквозь зубы Крищенко и поднялся во весь свой динозаврический рост.
– Вот падла, – не растерялась Курица.
Но он уже вышел из класса.
– Слушай, ну почему ты не спросила его по-человечески? – стала выговаривать ей Ритка. – За что ты его так ненавидишь?
– Я ненавижу его за то, что он – Крищенко. А он ненавидит меня за то, что я – Штокман, – отрезала Курица.
Дело пахло керосином. Где жила Бублик, мы не знали точно, а спросить было не у кого. Единственная надежда была на то, что Крищенко отправился после уроков к ней, и если проследить за ним, то можно было бы напасть на её след.
Мы энергично двинулись вперёд, как поисковая группа, и вскоре вдалеке замаячила долговязая фигура Крищенко. Ага! Значит, мы на верном пути! Только бы он нас не заметил. Но он и не думал смотреть по сторонам. Мысль о том, что кто-то мог бы проследить за ним, явно не приходила ему в голову. Он брёл, глядя перед собой, сосредоточенный на своих неповоротливых думах, пока мы, замедлив шаг, переходили с одной стороны улицы на другую, прячась за деревьями.
Крищенко шёл по направлению к парку. Что он там забыл? Мы переглянулись. Мысль о зарытом где-то под деревом трупе Бублик промелькнула у всех одновременно.
– Фашист, – процедила сквозь зубы Курица.
Мы приостановились, не зная, как быть дальше. А что, если он так расправится с каждой из нас?
Мы сбавили скорость, раздумывая, продолжать ли слежку или повернуть назад от греха подальше, но тут из-за кустов перед входом в парк выскочила Бублик. Она была в какой-то жалкой серой вязанке, не защищавшей её от ветра, и всё время ёжилась. Даже издали было видно, что под левым глазом у неё приличный фуфляк.
Вздох облегчения пошевелил ветку дерева, за которым мы стояли.
Крищенко поспешно подошёл к ней и обнял её за плечи, что-то приговаривая. Бублик судорожно вцепилась в него и разрыдалась прямо в жилетку. Он продолжал обнимать её одной ручищей, а второй нежно гладил по волосам.
– Сволочь! – вырвалось у Курицы.
– Кто, Люська? – спросила Ритка.
– При чём тут Люська? Он поставил ей фуфляк под глазом, а теперь прощения просит. А она, дура,
