Желчный Ангел - Катя Качур
Те же слова позже Греков говорил по поводу жареного мяса, пельменей, копченого сала, кукурузных палочек, шоколадных конфет, яблок, чернослива, бананов, сгущенки – всего того, что раньше нельзя было даже положить на язык.
Мира смеялась. Сорокалетний Сережа открывал для себя мир со щенячьим восторгом, радуясь каждому дню и предвкушая все новые ощущения.
Апогеем чудесного выздоровления стала встреча с волосатым армянином на автобусной остановке. Тем самым, который двадцать лет назад пытался спасти его от голодного обморока. Потяжелевший, но такой же колоритный мужик сообщил, что открыл большую чебуречную на Рижском вокзале.
Греков следующим же днем приехал на точку, купил ржавый чебуречище и зеленую бутылку очаковского «Стрита», заместившего «Спрайт». Встав за столик вместе с понурыми узбеками, он, словно тигр, порвал зубами тесто с проплешинами серого мяса и, урча от счастья, большими глотками утопил в себе ядовитую газировку.
Глава 10
Расплата
Пребывая в пищевой эйфории, Греков пропустил тот момент, когда ему расхотелось писать. Первый звоночек прозвенел в «кофейный период» его затяжного экстаза. Как-то, проснувшись, потягиваясь в постели и целуя спящую на шее Жу, он подумал, что сейчас каак позавтракает, каак нальет себе кофе, каак сядет за компьютер и каак начнет творить с горящими пальцами!
От предвкушения сладко урчал живот, сливаясь со звуком счастливого моторчика Жюли. Но, поставив перед собой старинную золотую чашечку, исходящую густым ароматом, Сергей Петрович уставился в монитор и долго не мог понять, что делать дальше.
Он прочитал последнюю главу, подошел к диалогу Азраила с продавцом кофе, решил его продолжить, добавил несколько реплик и понял, что по сравнению с началом беседы о тленности бытия новые вставки выглядят чужеродно. Попытался абстрагироваться и описать арабскую кофейную лавку с многообразием тарелок на полках, бронзовых чайничков и керамических кувшинов, напольных подушек из верблюжьей кожи и сладостей в хрупких вазах. Но предложения ломались, эпитеты были банальными, текст – напыщенно-топорным, будто он писал не художественное произведение, а хвалебный отчет директору войлочной фабрики.
Жюли, застывшая рядом на столе, обмакнув хвост в кофе, терпеливо ждала инсайта. Греков клавишей «бэкспейса» раздраженно удалил текст. Встал, размялся, подтянулся на турнике, сходил на кухню за кофейными зернами, которые еще тогда прикупил на Мясницой, и вернулся за компьютер. Разложил кофе по кучкам и принялся вдыхать. Шоколадно-цитрусовые оттенки наводили на мысли об обеде, о прогулке, о том, что неплохо бы сходить с Мирой в театр и отведать в буфете безе, что Жюли нужно заказать две упаковки паучей с говядиной, а для Квакилы запастись куском жирного мяса и мелко его порубить…
Потыкав в клавиатуру, Сергей Петрович выдавил из себя пару посредственных абзацев, не передающих ни атмосферы восточной лавки, ни сути разговора героев, хлопнул ладонью по столу и уставился на Жу.
– Что происходит, дорогая?
Недовольным хвостом кошка отбивала мерные удары, уши ее были заложены назад, взгляд высокомерен, поза презрительна.
«Ничего не попутал? Это тебе нужно объясниться!» – говорила она всем своим видом.
Греков почесал затылок, выключил монитор, достал из кухонного шкафа малиновый зефир и, набив рот, замычал от удовольствия. Нежная сладость обволокла язык, и писатель мгновенно забыл о неудаче, показавшейся ему случайной.
Вечером рассказал об этом Мире.
– Ерунда ведь, правда? – заискивающе спросил он подругу. – Просто я отхожу от операции, да?
– Да как сказать, – хмыкнула Мира.
Ее недвусмысленная фраза и долгий изучающий взгляд вновь заставил Грекова покрыться мурашками.
День за днем, месяц за месяцем он пытался выжать из себя продолжение романа, но мысли упорно сбивались в сторону, сюжет не складывался и времяпровождение за компьютером, которое ранее приносило глубокое удовлетворение, начало утомлять и раздражать. Кошка вообще перестала садиться за писательский стол, и Грекову казалось, что, даже беседуя на балконе с Квакилой, они обсуждают его, Сережину, бездарность и неудачливость. Ворона, прежде восхищенная и подобострастная, стала насмешливой и оценивающей.
Греков попытался списать эти перемены на свою мнительность, но из издательства каждую неделю начала звонить редактор Валя и уточнять, когда автор завершит обещанную книгу. Согласно контракту, каждые девять месяцев Сергей Петрович должен был выдавать новое произведение. И Греков ни разу не нарушал обязательств. Ровно сорок недель – от задумки и до финальной фразы – он вынашивал роман и точно в срок являл его миру, как мать рождает на свет здоровое, счастливое дитя.
Греков понимал, что несоблюдение условий ведет за собой невыплату гонорара. Его счет в банке стремительно таял, тем более что основной статьей расходов стали продукты-деликатесы и походы по ресторанам.
Сергей Петрович оброс приятелями, откуда-то нарисовались школьные и институтские друзья, которые с удовольствием разделяли его трапезы. Греков потихоньку начал пробовать пиво, вино, коньяк, текилу и обнаружил, что мир не так суров, как казался раньше, а собеседники, даже самые недалекие, сквозь алкогольную завесу выглядят вполне себе содержательными. И главное – находясь подшофе, он стал смеяться. Тупые высказывания, пустые фразы, примитивные шутки находили отзыв в душе и поднимали тонус.
Когда он передавал их Мире, та мрачнела и трогала его лоб тыльной стороной ладони.
– Ты глупеешь на глазах, – говорила она, – я тебя не узнаю. Какое-то старческое слабоумие.
– Да брось, Мира, – отвечал Греков с нарочитой веселостью. – Просто наконец я почувствовал вкус к жизни!
– Ты становишься одним из многих, – мрачнела подруга и раскладывала колоду. – Раньше ты всегда выходил рыцарем мечей – в твоем контексте это означало «гениальный писатель». Сейчас же карты не показывают тебя вообще.
– Что это значит?
– Тебя нет, понимаешь? Ты исчез. Вселенная тебя не видит. Может, ты все-таки попробуешь писать?
– Пробую каждый день. Не пишеццо.
– Прекращай бухать. Мне страшно. – Мира была предельно серьезна.
– Ты не представляешь, как страшно мне. Я пью, только чтобы отвлечься от этого страха. Жу меня больше не уважает. Я умру в забвении?
– В детстве я видела во сне твои похороны. Там было много народа…
– А кто оплачивал похороны? – оживился Греков. – Издательство?
– Во сне мне не представили квитанции, – съязвила Мира.
– Жаль, не хочу, чтобы опять все легло на твои плечи, – попытался пошутить Сергей Петрович, осознавая острую необходимость залить отчаянье в первой попавшейся компании.
Глава 11
Ангельский сад
Азраил сам не понял, как привязался к этому ребенку. Он нередко обходил свои владения и умиротворенно наблюдал за возней людей в исполинских шатрах. Шатры были разбросаны по всему саду, утопали в зелени и цветах, отражались в бездонных озерах с хрустальной водой и куполами упирались в плотный белесый туман. Их полотнища колыхались на ветру всякий раз, когда Ангел проходил мимо, люди закрывали головы руками и боялись поднять глаза.
Особенно пугливы были убийцы, насильники и живодеры. Они обитали поодаль, в прозрачной палатке. Ее стены не просто не имели оттенка, они концентрировали солнечный свет и выжигали глаза злодеев даже сквозь опущенные веки и поднесенные к лицам ладони. В отличие от основной части сада, туман здесь был рассеянным и диск солнца касался верхней точки купола. В месте соприкосновения непрерывно полыхало пламя, обдавая жаром всех невольно заточенных.
Проходя мимо, Азраил распахивал полы шатра, и грешники падали ниц. Ни адское пламя, ни слепящий свет не шли ни в какое сравнение с чудовищным обликом Ангела Смерти. Крылья его, изнутри покрытые выпученными глазами и разверстыми кровавыми ртами, смердели, руки были когтисты, ноги чешуйчаты и склизки. Миллионы языков вырывались из шипящих пастей, обвивали шеи невольников, душили, ломали шеи, сворачивали головы.
С грешников начинался его обход. Насладившись страданиями, Азраил шел дальше, мимо невинно убиенных, мимо павших на войне, мимо погибших от любви, мимо предателей, мимо клеветников, мимо праведников, мимо героев.
Шатров было несколько десятков, и обитатели каждого видели Ангела по-своему. Одни тряслись от кромешного страха, другие задыхались от восторга, пытаясь прикоснуться к прекраснейшему из чудес. При том, что сам Азраил не менял облика, оставаясь
