Желчный Ангел - Катя Качур
– Мама, – плакал он, – ну это же всего лишь шампанское! Не стиральный порошок, не соляная кислота, не расплавленный свинец!
Греков исхудал до состояния скелета и в какой-то момент поймал себя на мысли, что ненавидит все человечество. Люди – любые: умные и дебилы, красивые и уроды, здоровые и больные, верующие и атеисты, честные и мошенники, счастливчики и суицидники, палачи и жертвы – имели право на еду. Люди ели, не задумываясь о расплате, не осознавая чуда. Люди рассуждали о вкусах, о тонкостях приготовления блюд. Люди поглощали пищу не только чтобы утолить голод, но просто ради наслаждения. Люди сопровождали праздники, встречи, задушевные беседы лакомствами и спиртным. Заедали радость и горе, запивали взлеты и падения.
Греков был всего этого лишен. Частенько, уже окончив институт, он вставал недалеко от киоска с дешевыми чебуреками и наблюдал, как здоровый армянин волосатыми руками выдает студентам, школярам и ханыгам их заказ. Особенно ему нравились бомжи, которые тут же, шурша промасленой бумагой, впивались в чебурек и смачно жевали его стертыми челюстями. Серое мясо с вкраплениями шерсти, жил и костей хрустело на зубах, лоснящееся ржавое тесто с кратерами лопнувших пузырей истекало жиром. Попрошайки запивали это великолепие «Спрайтом», вытирая грязным рукавом подбородок. Жидкость из зеленой бутылочки шипела и пропадала в бездонном натренированном желудке.
Однажды армянин, оглаживая замызганный фартук, высунулся в окошко киоска и окрикнул:
– Парэнь! Иды суда!
Греков подошел, ожидая от хозяина какой-нибудь гадости.
– На, поэшь, брат, – армянин протянул ему горячий чебурек, – не могу видэт твои голодные глаза. Давно тыбя приметил.
– Н-не, спасибо! – оторопел Сережа. – Мне нельзя. Проблема с пищеварением.
– Да не боис. Мясо не мышиное, не собачье, не отравышься! Я сам ем.
– Нельзя, друг. Ничего нельзя…
Сережа повернулся и, покрываясь пятнами от стыда, зашагал прочь. Он решил: если будет прощаться с жизнью, напоследок купит чебурек со «Спрайтом».
Но с годами тяга к суициду прошла. Сергей Петрович переносил голодные переживания в творчество, и сублимация давала свои плоды. Греков стал востребован, популярен и хорошо продаваем. А учитывая расхожую идею о том, что художник должен страдать, он принял собственные страдания и приспособился жить с ними.
Первым послеоперационным откровением для Грекова стала чашечка кофе. Сергей Петрович обожал кофейный запах и как-то утром решил приобрести несколько сортов зерен. Он иногда покупал продукты, чтобы вдохновиться тем или иным запахом и передать его в романе. Апельсины, яблоки, шоколад, копченая рыба, сдобные булочки были «вынюханы» им без остатка и нетронутыми отправлялись Мире.
Собираясь на операцию, Греков остановился на сцене встречи Азраила с арабским продавцом кофе. Тема Ангела Смерти в авраамических религиях[11] давно не давала ему покоя.
– Опять играешь с жизнью и смертью? – улыбнулась Мира, когда он рассказал ей о задумке романа.
– Но ведь только конечность придает жизни смысл, – ответил Сергей Петрович. – Обостряет чувства, отделяет эту секунду от следующей, приумножает ценность привычного, очевидного… Кому, как не тебе, об этом знать… Да и потом, смотри, как интересно описываются действия Азраила в Талмуде[12]. Он спускается на Землю с кинжалом в руке и роняет с этого клинка в рот умирающему каплю собственной желчи. Поэтично, правда?
– Ну да, примерно так он и делает, – пробурчала Мира, будто сама была свидетелем описанной сцены.
Итак, кофе. Сергей Петрович отправился в Чайный дом на Мясницкой. Оделся легко, попал под снег с дождем, промочил ноги. Тем приятнее было оказаться внутри желто-голубой шкатулки в псевдокитайском стиле, увенчанной башенкой с многоярусными крышами. Густой коричневый аромат ворвался в ноздри и мгновенно затуманил мозг, осаждаясь каплями на извилинах.
Потоптавшись возле стеклянных ниш, заполненных зернами, Греков понял, что не сможет сделать выбор. Краснощекий продавец в белом костюме предложил свои услуги:
– Какой кофе предпочитаете?
– Эээ, я не пью кофе. Просто положите мне четыре абсолютно разных вида. В подарок.
– Эфиопский с черным шоколадом и грейпфрутом, бразильский с нотами арахиса и порошком какао, китайский со вкусом желтого яблока и кенийский с черной смородиной. Пойдет? – спросил краснощекий.
– Вполне!
Пока парень насыпал блестящие и матовые зерна в бумажные пакеты, Греков глазел на уходящие до горизонта жестяные коробки с чаем и изучал зверорыб, рыбоптиц, птицедраконов и других креветок в голубых квадратах потолка.
– И вам еще подарок, – отвлек его продавец, – баночка растворимого кофе. Очень приличного, между прочим. Со сливками вообще кайф.
Сергей Петрович представил, как парень прихлебывает кофе со сливками, чмокает и еще большее краснеет щеками. В животе заворочалась назойливая тоска. Впрочем, как обычно при виде чего-то вкусного. Но, вернувшись домой, Греков совершил невообразимое – положил в чашечку пол чайной ложки растворимого подарка, насыпал сахар, залил кипятком, добавил купленных по дороге сливок, сделал глоток и подошел к унитазу, готовый к последствиям.
Невообразима нега и умиротворение разлились по всему телу. Тоска в животе икнула и свернулась в клубок на сливочном коврике.
– Не может быть, – пробурчал писатель, взглянув на Жюли.
Кошка тревожно смотрела на него круглыми голубыми глазами с продольным зрачком.
– Ты готова это объяснить? – вновь обратился он к Жу.
Она бумкнулась головой о его брюки, оставляя на икрах пучок белой шерсти.
Греков подождал пять минут и вновь сделал глоток. Жюли опустилась на живот, вытянув вперед лапы, отвела уши назад и превратилась в сфинкса.
Постояв в задумчивости рядом с унитазом, писатель вернулся на кухню, залпом выпил остывший кофе, лег на диван и ткнул на экране смартфона в контакт МИРАТХОР.
Пока шли гудки, Жюли водрузилась на хозяина и с громким урчанием начала топтать его живот передними лапами.
– Серый? – отозвался хриплый голос.
– Мира, я выпил чашку кофе, – напряженно произнес Греков.
– С ума сошел? Суицидные мысли? Скорую вызвал? – заметалась подруга.
– Мне хорошо, Мира. Мне не больно.
– Ты шутишь? Ты вскрыл вены? Я щас буду!
– Мир, мне правда не больно, угомонись, – блаженно улыбаясь в потолок, промурчал Сергей Петрович. – Это такое счастье – выпить чашку кофе! Ты даже не представляешь…
* * *
Счастье – худенькое, несмелое – стремительно обрастало шерстью, набирало вес и превращалось из детеныша в дикого зверя.
Сергей Петрович наглел день ото дня. Он стал покупать себе кофе в бумажных стаканах в многочисленных забегаловках и, прихлебывая из продольного отверстия крышки, гулял по Москве.
Сочетание промозглой зимы снаружи и абсолютного умиротворения внутри было восхитительным.
Шагая по Неглинной мимо бывших доходных домов, Греков глазел на дорогие витрины, иногда заходил в бутики, цокал языком, улыбался консультантам, ничего не покупал и выглядел совершенно блаженным. Огромного стакана латте хватало на то, чтобы дойти от Кузнецкого моста до Трубной площади, пересечь Цветной бульвар и посидеть, прислонившись к спинке мерзлой лавочки на углу с Садовым кольцом. Далее он затаривался новой порцией – уже моккачино с шоколадом – и шел вдоль автомобильно-ревущего Садового до Сухаревской площади. Доезжая по прямой ветке метро до ВДНХ, он громко хрюкал остатками жидкости на дне, высасывая все до последней капли.
С наступлением весны Сергей Петрович проделывал тот же маршрут с мороженым в руке. Это было вершиной наслаждения.
Пломбир пробовал лишь однажды в детстве. Мама отпустила его руку, заболтавшись с соседкой. Сережа увидел под деревом выброшенный стаканчик с остатками белой растаявшей гущи. Плоской деревянной палочкой, которая валялась тут же, он жадно выскреб содержимое и, задыхаясь от совершенного преступления, отправил в рот.
Мама очнулась, когда Сергуня обсасывал чужую палочку. Она хлопнула себя ладонями по бокам и заплакала:
– Ну что же ты как собачка! Тебе нельзя мороженое! Оно же жир-но-е…
В подтверждении ее слов Сережу вырвало. Но сказочный вкус остался в памяти как нечто божественное и недосягаемое. Теперь же он гордо покупал черничный пломбир в открытых лотках на бульварах. Сиреневый снег с кусочками ягод таял в вафельных стаканчиках и тек по пальцам. Греков вгрызался в сливочную плоть, оставляя следы зубов на шарике, и пьянел от удовольствия.
– Как можно быть несчастным,
