Жених по объявлению - Виталий Яковлевич Кирпиченко
— Нет, я нисколько не жалею, что провалилась на экзамене! Я теперь буду поступать со знанием дела. Я теперь не буду визжать на сцене резаным поросенком, пауза — вот что важно на сцене! И тихо сказанное слово, бывает, быстрее и лучше доходит, чем крик души!
В следующую встречу сообщила мне радостную весть: она одевала самого Ефремова, и он спросил: кто она такая?
— Удивился, что я из Иркутска. Говорит: артисткой, наверно, очень хочешь стать, если из такой дали примчалась? Я покраснела. А он: «Ничего, ничего! Сделаем из тебя артистку! Вон какая ты у нас красивая!» Тут я совсем растерялась.
Потом я заметил, что она стесняется наших встреч у театра. Оглядывается по сторонам боязливо, говорит невпопад.
— Меня неохотно отпускает с работы заведующая, — призналась она. — Если можешь, приходи в воскресенье до обеда.
Мои рассказы о самолетах, конструкторах и летчиках ее совершенно не интересовали. Выслушав через слово, вяло, с убеждением, что я пропащий для искусства человек, тоже рассказывала что-нибудь из богемной жизни актеров. Делала это, чтобы не молчать.
В одну из встреч мы засиделись на лавочке в парке, съели много мороженого. Расчувствовавшись, я поцеловал ее в щеку.
— Не надо, — отшатнулась она от меня.
— Пошто так? — съерничал я.
— Ни к чему это.
— Ты мне нравишься. Поженимся.
— Зачем? — Яковлева в упор смотрела на меня. В ее взгляде нескрытая усмешка.
Я все понял, но продолжил игру.
— Поженимся. Дети пойдут.
— Какие дети?
— Наши.
— Рыжие? С поросячьими ресницами и красными, как у клоуна, волосами?
— Чем же они хуже твоих брунетов?
— Тем, что будут изгоями! На задворках будут! А я не желаю им такой судьбы! Мужа еще можно терпеть, а дети… Ты извини меня, — тихо проговорила она, дотронувшись до моего рукава, — но лучше будет, если мы останемся просто друзьями.
Переживания мои не были долгими и глубокими, наверное, потому, что любовь не успела заполнить все мои клеточки без остатка. И я целиком отдался делу. Даже делам — работа, техникум, аэроклуб. Все было очень интересно!
— В воскресенье знакомство с аэродромом и техникой, — сообщил нам ведущий группы летчиков. — Ознакомительные полеты.
Мы долго бродили толпой по полю аэродрома, останавливались около самолетов. Инструкторы рассказывали нам о возможностях этих самолетов.
— Будем учиться летать на этих самолетах, — показал инструктор на маленький темно-зеленый самолетик. — Як-18. Показавшие способности аса продолжат обучение в военных училищах на современных скоростных реактивных истребителях. — Сделав паузу, оглядев нас по очереди каждого, добавил: — Простейшую пригодность к полетам проверим сегодня. Десяти минутный полет ждет вас.
Нашу группу из восьми человек разбили на две и показали каждой ее самолет и летчика-инструктора. Я попал к инструктору, совершенно не похожему на героического представителя небесной стихии. Малоросл, толстоват, угрюм. Ботинки криво стоптаны, шнурки завязаны навечно, комбинезон мятый. Вот у другой группы — полная противоположность нашему. Молод, кареглаз, подтянут, насмешлив. Одет с «иголочки». Настоящий рыцарь неба!
Очередь моя — предпоследний. С ватными непослушными ногами брел я к самолету, как на эшафот. «Вдруг не выдержу испытания, опозорюсь? Не стошнило бы, — говорят, такое часто случается с новичками. А если что, то как прыгать с парашютом?»
Нелепо суетясь, уселся в самолет. Механик пристегнул меня ремнями, показал на кнопку на ручке управления и сказал:
— Если что, нажми ее и скажи, что тебе надо.
— А что надо? — спросил я.
— Ну, если плохо станет. Сердце вдруг забарахлит… Сознание потеряешь…
— С парашютом как прыгать? — в полубессознательном состоянии спросил я.
— Очень просто. Открываешь фонарь, вываливаешься за борт, и парашют сам раскроется.
— Если…
— Вот тебе банка, если затошнит, блюй сюда, — дал мне в руки большую жестяную банку.
Затарахтел мотор, и мы покатились по полю. Взлетели быстро, набрали высоту.
— «Бочка», — услышал я в наушниках. И тут же оказался вниз головой. Из банки посыпалась мне в лицо какая-то труха. — Правая! — меня бросило к левому борту. — «Полупетля». — Мы понеслись вниз, а потом меня прижало к сиденью. Банка упорно лезла в лицо, стучала по голове, ее поймать одной рукой (другой я уцепился за сиденье) мне никак не удавалось. — Жив? — спросил инструктор.
— Вроде ба, — ответил я замогильным голосом, тут же соображая, что еще приготовил мне этот тип в стоптанных ботинках.
— «Петля»! «Вираж»! «Горка»!..
Я безвольной тряпкой телепался в кабине самолетика. Рядом грохотала банка, опрометчиво выпущенная из рук. Челюсть то отвисала, то приклеивалась намертво, заболело внутри, под ложечкой.
«Может, сказать, что хватит?» — пронеслась мысль, и тут же была отвергнута совестью: «Хватит раскисать! Не ты первый, не ты и последний! Девчонки летают, а ты…»
— Ну как? — спросил меня на земле старший группы, пристально вглядываясь в мои глаза.
— Здорово! — соврал я.
— Не наблевал?
— Да вы что?!
Чтобы прийти окончательно в себя, я пошел в сторону избушки, где была крытая беседка. В беседке хохотали девчонки.
«Что им здесь надо?» — подумал я и побрел к заборчику, на котором сидела еще одна девчушка. Глянув на нее мельком, я чуть не потерял дар речи. Она была рыжая! Была рыжая больше даже, чем я!
— Вот чудо из чудес! Сестру мне Бог спустил с небес! — воскликнул я, остановившись перед девчушкой. Она строго посмотрела на меня и тут же расплылась в улыбке. — Кто ты, златокудрая?
— Зовут меня Любой, мне шестнадцать лет, учусь хорошо, люблю папу и маму! — отчеканила она, и ко мне: — А ты кто, брат мой неземной?
— Зовут меня Валерий, кличка «Рыжий».
— Не оригинально, — перебила меня Люба.
— Мне восемнадцать, — продолжил я. — Рабочий, но из крестьян. Не был, не участвовал, не жил, не привлекался, не владею, хотя изучал пять лет, предан…
— А тут по чьему заданию? — спросила Люба.
— По велению души. Просит полета. А ты?
— Не знаю, что просит моя душа, по-моему, она сегодня ничего не просит, а спряталась где-то в пятке.
— До сих пор там?
— Там, — согласно тряхнула огнистой челкой Люба.
— А причина?
— Как ты думаешь, где должна быть душа у человечка, если он сидит в самолете скуксившись, мелко трясется, боится в окно посмотреть, а тут приходит дядька, грубо хватает его за
