Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
– Алена тоже так говорила. До сих пор ходит без аттестата!
– А на кой он мне нужен? – высказалась Алена из глубины своего любимого кресла. – На мой взгляд, женщине вообще образование ни к чему.
– Ах, да что с вами разговаривать! – махнул Денис рукой. – Вот станете потом локти кусать, да поздно будет!
«Когда же это, интересно, потом?» – задумалась на мгновение Марина, но тут же выбросила все это из головы. Магда не приезжала, и потому грозная перспектива переводов с английского по-прежнему маячила где-то вдалеке. Марина с удовольствием возилась со своими детьми, дежурила, когда приходилось, на кухне, гуляла, читала книги из библиотеки, а по вечерам с нетерпением ждала Сережу, который приезжал теперь все чаще и чаще. Лекции в институте у них заканчивались, и появилось много свободного времени, предназначенного на подготовку к экзаменам.
В такие дни Марина с Сергеем с утра уходили гулять. Обоих детей они брали с собой в рюкзачках-кенгуру, а потом где-нибудь в лесу Марина кормила их по очереди, лежа в траве и задумчиво глядя ввысь, в синее небо с проплывающими в нем облаками. Сергей в это время смотрел на Марину. Иногда Марина опускала глаза, и тогда взгляды их встречались, и они вдруг начинали смеяться, просто так, от полноты жизни. Потом они возвращались, насытившись ходьбой, свежим воздухом и солнцем.
Однажды Сергей приехал из Москвы необычайно оживленный и радостный. Во время ужина счастливое выражение не сходило с его лица. В конце концов Марина не выдержала и прямо спросила, что ж там у него стряслось?
– Да вот, понимаешь, – смущенно начал Сергей, – не знаю прямо, как тебе и сказать?
– Так и скажи!
– Мама у меня замуж выходит! – выпалил он на одном дыхании.
– Да ну? – поразилась Марина. – Так рассказывай же скорее! Когда? За кого? Где они жить думают, и вообще!
– На вопрос «как» ответ может быть только один – молча. Представляешь, до последней минуты мне ничего не говорила! Год почти они уже встречаются, и хоть бы намек какой-то дала! И вдруг вчера, с бухты-барахты: «Сереженька, я встретила свое счастье!»
Теперь, значит, «за кого?» Есть там у них в садике пацан такой, Левой звать, Левон значит. По матери русский, а отец – не то грузин, не то армянин. С год назад они всей семьей на дачу уехали на своей машине и в аварию угодили. Мать, значит, этого Левона спереди сидела, и ее сразу насмерть. Грузина этого самого контузило маленько, а пацан ихний на заднем сиденье спал, так ему ничего, представляешь?
Ну, родственников у них в Москве никаких нет. Левку сперва соседи приютили, потом они матери позвонили, что, мол, нельзя ли ее к нам временно забрать, пока отец из больницы выйдет. Ну, мать моя, значит, и согласилась. С неделю он у нас прожил, потом отца его из больницы выписали, и он сразу к нам приехал, сына домой забирать. Сам черный с лица и смотрит так, будто никого вокруг не видит. Левка от него со страху под стол забился и шепчет мне оттуда: «Боюсь, папа на меня сердится! Ну что мама умерла, а я вот живой». Представляешь, пятилетний пацан, а такие мысли! Насилу-насилу мы с матерью его успокоили. Мать тогда с ними поехала, помочь разобраться в первый вечер.
Ну, видимо, тогда они познакомились поближе, и с тех пор она их навещала, видимо, все время. Я-то не знал ничего, думал, у них в тот день все и кончилось, а оно видишь как все обернулось?
Ну а теперь главное. Жить они собираются, естественно, у него, так что позволь предложить тебе нашу, с позволения сказать, более чем скромную, конечно, обитель. – Последние слова Сергей пробормотал заплетающимся языком неразборчивой скороговоркой, бросил взгляд на Марину и совсем замолчал.
Марина сидела, поставив ноги на перекладину табуретки, уткнув подбородок в колени, светлые глаза ее потемнели, и долго-долго она ничего не говорила.
– Сережа, – сказала она наконец, – понимаешь, все это не так просто.
– Да что ж тут сложного? Сама ж говорила – мы не можем жить вместе просто потому, что нам негде! Я терпел вокруг тебя этот бардак потому, что был не в силах предложить что-нибудь лучшее. Представляешь, чего мне стоило оставлять тебя ежедневно в доме, где из трех постоянно ошивающихся мужиков с одним ты точно была близка, а с двумя другими – наверное? – Он вдруг задохнулся.
– Да, Сереженька, наверное, ты прав. Наверное, это все ужасно. Ну что ж… – произнесла Марина, стараясь говорить как можно решительнее, хоть губы у нее и дрожали. – Давай, что ли, расстанемся?
– Ты соображаешь, чего говоришь?
– А что мне еще сказать? Что я могу сказать, когда ты не даешь мне даже подумать? Требуешь, чтобы я немедленно начала собирать вещички! А у меня, между прочим, двое детей, кто мне там будет с ними помогать? Ты, может быть? Так ты вроде весь день в институте.
– Ну, Марина, там ведь я каждый день буду приходить домой, пусть даже только вечером. Справимся как-нибудь, как-то же люди справляются, когда у них рождается двойня! На худой конец, мама моя поможет, все ж таки она воспитательница.
– Маму твою я к своим детям на пушечный выстрел не подпущу! – немедленно вскинулась Марина. – К тому же сейчас лето, а здесь все-таки дача. И лес. Летом здесь детям наверняка лучше, чем в городе.
– Но, Марина, лето ведь когда-нибудь кончится!
– Вот когда кончится, тогда и поговорим! Пойми, Сережа, – Марина наконец смягчилась, – я же не отказываюсь, просто… Просто, действительно, должна же я подумать! Ну неужели это не ясно? – Тон ее из решительного и гневного сделался умоляющим.
– Ясно, – грустно и покорно проговорил Сергей. Он немного помолчал и вдруг резко поднялся из-за стола. – Ты прости, Марина, но я сейчас не могу здесь оставаться. Мне нужно время, чтобы все это переварить. Я, видимо, как-то иначе представлял себе наши отношения. Я даже имел дерзость предполагать, что ты действительно моя жена.
Он быстро вышел из кухни, громко протопал по всему дому, потом медленно, немыслимо долго шел через сад к калитке.
Марина сидела перед окном и смотрела ему вслед. Она видела, как захлопнулась за ним калитка. Похоже, Сергей ждал, что она побежит за ним следом. Она бы и хотела, но это было невозможно. Это ведь значило бы, что она согласна расстаться с Крольчатником. И после этого ей бы не оставалось уже ничего, кроме
