Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
Спросить об этом саму Вилену Гуговну Аня не решилась.
– Есть брат, где-то в Москве, – ответил Кожин, сбрасывая скорость на повороте. – А замужем Вилена не была. Мать мне рассказывала, что местные женихи ею брезговали: черномазая, собой невидная, да ещё учительница, и значит, с утра до ночи тетрадки проверять будет, а не хозяйство вести. Вот она в девках и засиделась. Правда, говорят, к ней заезжий инженер с Украины сватался, когда она уже в возрасте была. Но она отказала. Не захотела из Олунца уезжать. «Здесь, – сказала, – родилась, здесь и помру».
На правом мизинце водителя тускло отблёскивала крупная золотая печатка с чёрным камнем, и он то и дело оглаживал этой рукой блестящую лысину, явно стараясь произвести на Аню солидное впечатление. Потом палец с перстнем манерно мелькнул около приёмника, и салон наполнила негромкая музыка Гайдна.
Ожидавшая услышать скорее «русский шансон», Аня приятно удивилась выбору Кожина и принялась следить за дорогой, не переставая восхищаться тихим ходом мощного внедорожника. Доехали за пять часов без остановок.
Предприняв несколько безуспешных попыток разговорить пассажирку, водитель надавил на газ и обернулся только один раз – на въезде в Петербург – спросить Анин адрес.
– Я, конечно, понимаю, почему вы такая невесёлая. Тонуть на порогах – кто хочешь умом тронется. Но может быть, как-нибудь встретимся, в ресторан сходим? – неуверенно предложил на прощание Кожин, помогая выйти из машины.
Аня с благодарностью сжала протянутую руку и вежливо отказалась:
– Рада бы, да не получится, надо сына из отпуска забирать.
– Так вы замужем, – поскучнел Кожин. – Так бы сразу и сказали. Ну, Вилена Гуговна!
Обречённо махнув рукой, он скрылся на сиденье, едва доставая ногой до педали газа, и медленно отъехал от дома, бросая на Аню укоризненные взгляды. В другой момент она бы засмеялась, но сейчас сердце тревожно сжималось от неприятных предчувствий.
Соседка снизу, хранившая ключи от квартиры, подбавила беспокойства:
– Я думала ты дома, – удивлённо сказала она, подавая ключи с брелком-ракушкой, – у вас вчера вечером кто-то ходил.
– Тебе показалось, – быстро сказала Аня, чувствуя, как к горлу прилила удушливая волна тошноты, а ноги противно налились тяжестью.
– Может, и показалось, – покладисто согласилась соседка, – я вчера рано спать легла, а спросонья чего не покажется. Ты, если что, звони.
Захлопнувшаяся дверь оставила Аню одну на лестнице. Отступать было некуда и идти тоже.
Присев на ступени, Аня сжала руками голову и твёрдо приказала себя перестать трусить:
«Давай, думай! – понукала она свой мозг, отказывавшийся ей помогать в самый решительный момент. – Думай! Думай!»
Решение пришло неожиданно, когда ключи, звякнув, выскользнули из пальцев на каменные ступени.
Едва не сломав ноготь, Аня отцепила брелок-ракушку – память о черноморском побережье – и выбросила ключи в мусоропровод.
Потом включила телефон, набрала номер домовой службы и наговорила в автоответчик:
– Восьмой подъезд, квартира 563. Срочно жду слесаря. Потеряла ключи от квартиры. И попрошу сразу же захватить новые замки, самые надёжные. Цена значения не имеет, за скорость оплачу отдельно.
Убежденная, что при ожидании слесарей под дверью своей квартиры время имеет свойство волшебным образом останавливаться, Аня приготовилась ждать чуть не до утра, но ладный паренёк в модных джинсах явился в течение часа.
– Ключик потеряли? Бывает, – слесарь понимающе взглянул на Аню и, очевидно оценив дары олунчан – поношенную юбку из бабушкиного сундука и дешёвую кофточку с китайского рынка, участливо спросил: – Вы уверены, что решили поменять замочки? А то я вам в полцены новые ключи подберу.
– Уверена.
– Смотрите, как бы потом не пожалеть, а то я прихватил замки швейцарского производства, номерные, они, наверно, больше вашей зарплаты стоят.
Тщетно подождав ответа, парень пожал плечами и ввинтил в замок тонкое сверло шуруповёрта:
– Не хотите подбирать ключики – как хотите. Хозяин – барин.
«Даже если в квартире кто-то есть, то услышав, что я не одна, постарается уйти», – утешала себя Аня, но всё же, переступая порог, чувствовала, как дрогнули ноги.
– Мне тут ещё на часок работы, – предупредил слесарь и на ответ Ани: «Чем дольше – тем лучше» с удивлением оторвался от замка и озадаченно посмотрел ей вслед.
В комнатах царил полумрак задёрнутых штор и блаженная тишина.
Открывая по ходу все двери, Аня заглядывала в ванну, туалет, кухню, обе комнаты – никого.
Но прикрытая дверь спальни заставила сердце замереть. Они никогда её не закрывали.
Была не была.
Скрипнув петлями, дверь отворилась, и Аня увидела разобранную кровать, посреди которой стоял её рюкзак с приколотой к ткани запиской.
У Ани всегда было отличное зрение, поэтому она без труда прочла крупный разборчивый почерк: «Держи язык за зубами».
Её затрясло от гнева и унижения.
– Гады, ещё угрожают. Ходили по квартире, трогали всё своими погаными лапами. С намёком разобрали постель…
Ярость застилала глаза и, туманя разум, не позволяла заплакать или, повинуясь обычному женскому инстинкту, позвать на помощь.
– Гады, фашисты!
Отшвырнув рюкзак в угол, Аня дрожащими руками содрала с постели бельё и сунула его в мусорное ведро.
Бросилось в глаза, что, кроме кровати, в квартире ничего не тронуто: шкатулка с украшениями на месте, свёрнутые в трубочку деньги привычно торчали из сахарницы сервиза «Мадонна», привезённого из турпоездки по ГДР бабушкой Леной, когда Аня ходила в первый класс. Всё просчитано до мелочей – в милицию идти не с чем. Вещи вернули, деньги не тронули. Первым порывом было – вымыть, вычистить, отдраить. Соскрести с пола скверну до последней пылинки, чтоб выветрить омерзительное присутствие посторонних, расхаживавших здесь как хозяева. Горячую воду, как всегда в это время, отключили.
Не переодеваясь, Аня ринулась в ванную набирать воду и немедленно принялась мыть пол спальни, щедро черпая тряпкой через край.
Дойдя до пианино, она остановилась и любовно провела по крышке тыльной стороной ладони, доверительно сообщив ему, как старому другу:
– Скоро мы с тобой расстанемся. Не обижайся, но я обещала тебя отдать в музей города Олунца. – Вытерев руки прямо об юбку, Аня тронула клавиши и под задумчивую музыку Шопена мысленно принялась объяснять старинному инструменту: – Не обижайся, фортепиано, но ты так хорошо и уникально, что тобой не должен владеть один человек. Твоё место не здесь, в небольшой гостиной. Ты должно стоять в парадном зале и дарить людям музыку. Там, в Олунце, остались две чудные женщины, которые хотят давать музыкальные вечера в музее. А играть на тебе буду не я, выпускница музыкальной школы, а самая настоящая певица с консерваторским образованием. Уж она-то знает твою истинную цену. Конечно, я неправа, что, даря тебя музею, я не посоветовалась
