Контузия - Зофья Быстшицкая
А дядя Янек? Что ж, после войны дед покрикивал уже на чужих рабочих, так что дядины ежемесячные налеты на Тупиковую утратили смысл. И отцу и сыну пришлось учиться жить в этом изменившемся мире из их разбитых ценностей и чужих, на этом самом месте воздвигнутых принципов, которых они не понимали и понять не хотели. Тогда старик занялся небольшим садиком при доме, который ему милостиво оставили. Белил стволы деревьев, сгребал сено в небольшие пахучие стожки, гнулся над грядками, так как мог еще углядеть любой сорняк среди полезных растений. Выходил из дома на долгие часы с граблями или тяпкой, потому что, желая противоборствовать налетевшим стихиям и продержаться по-человечески, он должен был найти опору в работе, явно никому не нужной, но для него необходимой. Он жил этим садом, жил в нем, он стал садовником и сторожем, это были новые профессии, которые он приобрел, когда отсчитал уже девять десятков лет. Он ходил среди деревьев, маленький и седой, размахивал тяпкой, а когда его заносило на лесопильню, тут же расставался со своей новой ролью — рабочие снимали перед ним шапку и отвечали на его воркотню: «Будет сделано, господин начальник». Так что потом мог возвращаться на свое место, и там топтались вместе с ним весны и осени, и тогда мог он в румяном золоте неба и в ветвях деревьев-ровесников собирать столь скупые и столь буквальные плоды своего труда. Так он жил, так бы мог жить, потому что сердце у него было крепкое, всевыносливое. Ведь врачи, они одни действительно заглянули ему туда, а уж они-то знают, что говорят.
А дядя Янек? Он, как и прежде, расхаживал в Народной Польше по городу, я была уже в то время далеко, никогда его в этих прогулках не встречала. А он, расхаживая, все чего-то искал, стучал в чьи-то двери, как будто хотел учить тому, что знал, но кому нужны были в этом городе частные уроки изысканных языков или философии с комментариями? Кто бы решился платить за то, что никогда не сбылось, а всегда было удобной темой для издевок? И ничего он, расхаживая, выходить не мог, ни на что не мог надеяться и становился все более усталым и людям ненужным. И вот как-то он, в своих красивых, разлезшихся туфлях, сшитых специально для его нежных ног, видимо, понял, что ничего не найдет и себя не обрящет. Поэтому он ушел также и от того, что мы называем правильной функцией приятия действительности. Он перестал выходить из дому, может быть, еще искал в себе какого-то спасения, но это была уже неравная борьба, потому что его опыт, этот самый опыт усилий, направленных на то, чтобы выжить, был весьма несовершенным и относился к иному времени. И наверное, обрушилось на него это неумолимое сознание в ту минуту, когда он стоял на подоконнике, на окне третьего этажа высокого солидного дома, когда прыгнул головой вниз, и это было первое и последнее, уже окончательное решение, которое он принял осмысленно.
ПОНЕДЕЛЬНИК
Я решила прибегнуть к такому счислению дней, хотя замысел этот в минуты сомнений, которые бывают у меня сейчас все чаще, нежели тогда, когда я погружалась в иные тексты, кажется мне слишком однозначным; но как описать у п о р я д о ч е н н о тот период времени в моей жизни, который приобрел такое значение, помимо главной его сути, и разрушил мои отношения с миром? Отношения, которые каждый создает для себя из мелких камушков опыта, ограниченного и вполне определенного, закладывает из них довольно прочный фундамент, чтобы он не пополз из-под ног, и думает, что вот оно, место неколебимой мудрости. А потом идет со всем этим вперед, с этим бременем, которое держит его подле самой земли, и это и есть его якорь в жизни, чтобы он мог жить. Без этого мешка с опытом мы были бы нагими и беззащитными, то и дело подвергаясь нападению со стороны себя самих или со стороны других, а благодаря такому изоляционному слою нагрузки наше существование может являться разумным предвидением и воображением, усугубленным памятью, а жизнь становится событием из нескольких приемлемых событий. И мы не теряем способности мыслить, и нам не грозит безумство непредвиденных сил, которых еще никто не изведал, так что и наш мозг, у нас, не подготовленных к людским катаклизмам, уничтожить им не под силу.
Мы в безопасности среди уже каталогизированных опасностей. Мы осваиваемся с ними, располагаем своими повседневными средствами против них, тратим на них определенное количество энергии, никогда не отдаем им себя на сожжение. И мы боремся, боремся, несмотря ни на что, за это место: именно это место и прибежище, и убежище. Так может длиться всю жизнь, до самого конца, но что нам тогда до опыта и выводов, если им предстоит рассыпаться вместе с нами? Хотя ведь и не каждый день делается попытка выйти за пределы познанного и неотчетливая мысль и что-то неведомое не расшатывают камешки под ногами, так как они уже стали единым, слились с нашим существованием. Они стали нами. Каменные соки их кружат в нас, укрепляют артерии, позволяют прямо нести голову, придают прочность мозговой коре и холодную влажность глазам.
Для меня часы в самой середине дня — это часы работы; я знаю, у всех бывает по-разному, при такой профессии не смотрят на солнце, на часы, на будильники, мы вольны только в своей неволе, страж и хранитель проходящего времени исключительно в нас, и мы можем убежать
