Птичий отель - Джойс Мэйнард
Во время длительных поездок всегда думаешь, как доберешься до места назначения, но я не знала, куда еду. Отправляясь в никуда, ты перестаешь спешить.
Миновала ночь, но мои попутчики не обращали внимания на время суток, на восход или закат. Кто-то играл на гитаре или губной гармошке, кто-то спал, кто-то курил, вел разговоры про астрологию, выращивание травы на гидропонике, рассуждал о скрытом послании песни Pink Floyd из альбома The Wall[55].
Туалета в автобусе не было. Да и какой от него толк, если невозможно пробраться через груду лежащих на матрасах тел. Поэтому Гарри или Роман, в зависимости от того, чья смена, делали остановку каждые несколько часов. Иногда возле заправок, но по возможности – в местах покрасивее. И тогда желающие могли выйти и размяться, поприветствовать солнце, сделать пару снимков, купить еды, сходить в туалет, чтобы потом вернуться в автобус. Мои попутчики сразу поняли, что я не очень-то разговорчива. Они прозвали меня Мыслителем и ошиблись. Мне ни о чем не хотелось думать.
Отсутствие денег не оказалось такой уж большой проблемой. Со мной всегда могли поделиться чипсами, половинкой банана или горсткой орешков. Так что я не голодала.
Однажды ночью, задремав на своей половине матраса, я почувствовала на ноге чье-то теплое прикосновение. Другая рука легла мне на живот. В ухо задышали, и кто-то его лизнул.
Обернувшись, я увидели Арти, одного из обладателей гитары.
– Привет, крошка, – сказал он. – Настроение романтическое или как?
В других обстоятельствах я бы популярно объяснила, насколько неромантично лапать женщину ночью в переполненном автобусе без кондиционера, да еще посреди аризонской пустыни. И я могла бы пожаловаться Гарри, если б в это же самое время Роман не развлекался с другой женщиной.
Тогда я просто молча уставилась на Арти. Представила, будто я аратинга и сверлю его бусинами своих глаз. Помогло.
Мы проехали Тусон[56]. Вокруг шоссе – одно лишь пустое пространство с торчащими тут и там кактусами. Один раз промелькнула сгоревшая машина да вывеска «Свежая Вяленая Гавядина». Мне захотелось с кем-то над этим поиронизировать, но, сонные или обкуренные, они вряд ли уловили бы юмор.
Основной моей собеседницей оказалась пятилетняя Эверест, чего мне как раз меньше всего хотелось. Ее мать Шарлейн объяснила, откуда у девочки взялось такое имя: «Я же залетела, когда улетела. Ну, юмор для посвященных». Шарлейн в основном пребывала в постоянной спячке, чего нельзя было сказать про ее дочь. Эверест буквально фонтанировала вопросами, и, кроме меня, больше некому было на них ответить.
Девочка упорно хотела знать, кто из двоих водителей – босс. «Тут нет боссов», – говорила я. Это уж точно – тут вообще никто ни за что не отвечал.
Еще Эверест интересовалась, живут ли в Мексике, в которую мы едем, ее любимые котята или крольчата, будут ли там дети и какой мой любимый цвет.
– Большинство девочек любят розовый, – объяснила она. – Но мой любимый цвет – желтый.
– Мама скоро родит мне сестренку, – не унималась девочка. – Мамин парень не очень-то обрадовался этому, только он больше не с нами.
Она хотела знать, есть ли у меня дети. Я отрицательно помотала головой.
– Ты что, не любишь детей?
– Ну почему. Вот ты, например, мне очень нравишься.
– Если бы у тебя был ребенок, он бы тебе очень-преочень понравился.
– Наверное, ты права.
– Тогда почему у тебя нет детей?
Молчу.
– Может, ты боишься потому, что рожать больно? – спросила Эверест. – Это ничего, что больно, ты подумай хорошенько.
Да, это было больно. Но каждый – про свое.
Эверест замучила меня темой детей, и я отползла бы куда подальше, но свободных мест не было.
– Ты точно передумаешь, – не отставала девочка. – Тебе понравится быть мамой. Ты же не знаешь, как все будет в жизни.
Но я знала, знала со дня аварии. Что больше никогда не захочу стать хоть чьей-то еще мамой.
8. Автобус в никуда
Мы все еще ехали по Аризоне, когда внутри автобуса что-то заскрежетало – сначала чуть-чуть, потом все громче и громче. Находившийся за рулем Роман был вынужден съехать на обочину.
– Ладно, народ, – объявил он. – Похоже, нам придется немного передохнуть. – Спрыгнув на землю, он занялся двигателем, а Гарри непонятно зачем затопал куда-то по шоссе.
Роман возился с двигателем несколько часов, и эта картинка навеяла мои собственные злоключения, когда мы с мамой и Даниэлем ехали через Аризону на Вудстокский фестиваль. Как и в те времена, когда заглохла наша машина, всем пришлось ждать на самом пекле, хотя несколько человек попытались укрыться в скудной тени кактусов. Другие же просто улеглись на землю. Стащив платьице, Эверест запрыгала через скакалку. У меня екнуло сердце, и я старалась не смотреть на нее. Потому что мой Арло тоже хотел научиться прыгать через скакалку, но у него не выходило. Я тогда пыталась его успокоить, говоря: «Вот исполнится тебе четыре годика, и все получится».
Роману удалось раскочегарить мотор где-то к вечеру. В это же самое время вернулся Гарри. Оказывается, в деревне неподалеку он отыскал казино и не мог оторваться от игральных автоматов.
И снял джекпот. Пять тысяч долларов четвертаками, которые пришлось обменять на банкноты. Мы уже рассаживались по местам, когда Гарри двинулся вдоль салона, раздавая всем понемногу денег.
Наклонившись ко мне, он тихо сказал на ушко:
– Только чур молчок. Мне хочется подкинуть вам деньжат побольше. Сдается мне, они вам не помешают.
Я и рта открыть не успела, как он засунул мне в карман джинсов пачку купюр. Только через несколько часов, когда мы подъезжали к мексиканской границе (за рулем снова был Роман, народ в основном спал, спала и Эверест, откинув мне на грудь маленькую теплую ручку), я осмелилась вытащить деньги и пересчитать их. Гарри осчастливил меня пятнадцатью стодолларовыми бумажками.
Паспорт был при мне лишь потому, что я рассчитывала на опознание собственного мертвого тела после падения с моста. Так что я порадовалась его наличию,
