Птичий отель - Джойс Мэйнард
И тут ниточка на запястье сына развязалась, мы не успели отреагировать, и шарик начал улетать. Для нас это был всего лишь шарик, но для Арло – целый мир.
– Вернись! – в отчаянии закричал наш трехлетний сынишка, уверенный, что шарик может и передумать.
На какое-то мгновение порыв ветра подтолкнул шарик ниже к мостовой, но он продолжал стремительно удаляться. В отчаянии Арло вырвал свои ручонки из наших рук, желая вернуть сокровище.
На дороге загорелся зеленый свет. Из-за угла показался фургончик с флажками «Джайентсов» на кабине. Водитель явно ехал с превышением скорости – возможно, спешил к телевизору, чтобы посмотреть игру. Но мой сынишка думал только про свой шарик и выбежал на дорогу.
Ленни прыгнул следом, пытаясь подмять под себя Арло.
Помню истошный женский вопль, мой. И как муж пытается заслонить собой нашего ребенка. Визг тормозов.
И оба они лежат и не двигаются.
Послышались крики отовсюду, и только наш сын не издавал ни звука. Лежащий рядом Ленни истекал кровью.
– Прости, – сказал он. – Я не… – И умолк.
Я до сих пор помню лежащего там Ленни и выражение его лица. Как на фотографии из музея. Житель Помпеи застыл во времени, застигнутый в момент смерти с выражением величайшего ужаса на лице. Открытый в крике рот, глаза широко распахнуты, а сверху падает вулканическая пыль, словно случился конец света.
6. И земля разверзлась
Позднее я узнала, что примерно в это же самое время возле Сан-Франциско случилось землетрясение, которое назвали «Лома-Приета»[49]. Шесть и девять десятых балла по шкале Рихтера. Обвалилась часть моста над заливом, также был разрушен участок дороги, известной как Сайпресс Фривэй. Погибло шестьдесят три человека. Третья игра чемпионата по бейсболу была перенесена на десять дней.
После этого я больше не могла смотреть бейсбол, но слышала, что в том году на чемпионате победил «Оклэнд Эй». Если б Ленни был жив, то ужасно бы расстроился. Но ничего из этого больше не имело значения. В одно мгновение я лишилась всего, что любила на этой земле, потеряв двух дорогих мне людей.
Как и заведено в семьях, я могла бы найти утешение, поехав в Эль-Серрито к родителям Ленни. Мы собрались бы в гостиной – я, Эд, Роза, сестры Ленни… Они много раз меня звали, ко мне даже приезжала его сестра Мириам, но нам нечего было сказать друг другу. Конечно, семья отсидела шиву[50] по Ленни и нашему сыну. Приходили знакомые, приносили еду. Если б я там была, Роза обняла бы меня и мы вместе поплакали бы на диванчике. Но я хоть и была членом их семьи, ничего не понимала в их традициях. До этого две своих больших потери – мамы, а потом бабушки – я перенесла в одиночку, без слов сочувствия и объятий. Я знала только одно: смерть нужно держать в тайне, и вообще нужно быть стойким оловянным солдатиком.
Не приехав к родственникам Ленни в те тяжелые для всех дни, я, конечно же, обидела этих милых людей – и Эд с Розой, и Ракель с Мириам. Транспортная система залива еще не оправилась от землетрясения, но дело было даже не в том, как добраться до Эль-Серрито. Перед лицом такой огромной потери разве было важно, если рядом с ними не окажется такой второстепенный персонаж, как я? В тот трагический день земля разверзлась под ногами, проглотив все, что имело для меня значение. Ах, если б я исчезла тоже. Но весь ужас состоял в том, что я осталась.
Весной, через полгода после аварии, я приняла решение. Оно пришло ко мне в нашей крохотной квартирке на Валлехо-стрит, где жить одной стало невмоготу. Как часто бывало и прежде, я любовалась на аратингов, примостившихся на ветке неподалеку. Мне показалось, что один из них смотрит прямо на меня, словно пытаясь что-то сказать. Беги. Улетай отсюда.
Можно стоять так у окна до скончания дней. Или можно стать экзотической птичкой, вспорхнуть крылышками и… Как та женщина с шагаловской открытки, я могла бы оторвать ноги от земли и улететь отсюда. Обещанного поцелуя больше не будет, есть только шанс освободиться от невыносимого горя.
Я собрала все свои карандаши. В один мусорный мешок высыпала содержимое письменного стола, а в другой – все мое нижнее белье. Нельзя, чтобы кто-то посторонний здесь рылся. На свалку отправилась вся моя подноготная.
Старые грампластинки слишком много для меня значили, поэтому я сложила их в коробку и оставила на мостовой. Вернувшись в квартиру, увидела из окна, как какой-то пацан уже перебирает пластинки. Интересно, как он отнесется к альбому Боба Дилана The Freewheeling, к оригинальной обложке the Beatles к Yesterday and Today – той самой, с покалеченными пупсами. Достаточно ли он осведомлен, чтобы понять, какое это сокровище – песни Вуди Гатри? Что-то я сомневаюсь.
Я содрала со стен рисунки, смяла их и бросила в следующий мешок, вместе с открытками от Ленни. Холодильник был пуст, не считая нескольких морковин и наполовину початой банки с тунцом. Бросив в мешок и это, я почувствовала на душе необыкновенное спокойствие.
Труднее всего было выбрасывать вещи Арло – его одеялко, коллекцию игрушечных машинок. Потом еще бейсбольные карточки Ленни. Спортивную перчатку. Мяч с автографом Уилли Мейса[51]. Все это я тоже вынесла на тротуар.
Поднявшись домой в последний раз, я выключила свет. Засунула в карман паспорт, полагая, что он пригодится для опознания моего тела. Кинула ключи на стол. И захлопнула дверь.
Через два часа после того, как попугай аратинга заглянул мне в самую душу, я уже стояла на тротуаре и ловила такси. На мост Золотые Ворота я попала, когда солнце садилось. Я взглянула вниз. Если прямо сейчас перелезть через поручни, всему наступит конец.
Я попыталась представить, кого из прессы может ужаснуть эта новость. Возможно, появится краткая заметка в «Кроникл», но вот если кто-то из журналистов проявит достаточную сообразительность, тогда он свяжет это событие с трагической гибелью молодого отца и его трехлетнего сына в результате аварии на Валлехо-стрит в день, когда случилось землетрясение «Лома-Приета».
Трудно было представить хоть кого-то, кто взгрустнет по поводу
