И время остановилось - Кларисса Сабар
Мама провела пальцами по кожаному ремешку.
– Замка нет, – заметила она.
– Тем более стоит заглянуть внутрь. Мне не терпится узнать, что за сокровища там хранятся.
Наверное, всякие безделушки… Я расстегнула застежки, которые поддались без малейших усилий.
– Господи! – вскрикнула я, отпрянув.
Передо мной лежала черная фуражка с кожаным козырьком, украшенная орлом и черепом со скрещенными костями, – типичный головной убор офицера СС во время войны.
– Ужас какой, – пробормотала мама, прижав ладонь к губам. – Как эта жуть могла здесь оказаться?
Остальное содержимое шкатулки вызывало не меньшее замешательство. Под фуражкой я обнаружила конверт с черно-белыми фотографиями, на которых часто встречалось лукавое личико юной девушки. На одном из снимков она сидела рядом с высоким брюнетом, положив голову ему на плечо, на другом – стояла с группой молодых людей в лесу. Их одежда – берет, рубашка и брюки, подпоясанные широким ремнем, – походила на ту, что носили макизары.
– Ты знаешь эту девушку, мама?
– Нет, впервые ее вижу.
Кто эти незнакомцы? Я зачарованно их разглядывала. На последней фотографии была запечатлена другая женщина, со светлыми волосами, в элегантном вечернем платье по моде тридцатых годов. Она позировала в компании мужчины в военной форме и улыбалась в объектив, словно что-то обещая. На обратной стороне все еще читалась надпись, заставившая меня вздрогнуть: «Meine wunderschöne Marie».
– «Моей великолепной Мари», – перевела я.
Мама побледнела. И не без причины: Мари звали ее бабушку, мать Лулу.
– Черт… Думаешь, у нее была связь с нацистским офицером?
– Кто его знает. Во время войны всякое случалось…
От этой мысли у меня по спине пробежал холодок, и я постаралась отогнать ее подальше. Однако фуражка и фото наводили на крайне неприятные предположения.
– Смотри, – мама достала из шкатулки новый предмет. – Пуанты и… О! Какой-то блокнот.
Она протянула его мне. Я внимательно рассмотрела плотную обложку из черной, немного потертой кожи. Переплет начал сыпаться, когда я бегло пролистала пожелтевшие от времени страницы. Вслух я констатировала:
– Это личный дневник. Его вела некая Аурелия.
Мама нахмурилась.
– Аурелия? Все более и более любопытно…
– Почему?
– В раннем детстве я так назвала одну из своих кукол. Узнав об этом, отец пришел в ярость и пригрозил, что выбросит ее на помойку, если я не выберу другое имя. Я была совсем маленькой, мне едва исполнилось пять лет, но этот случай врезался мне в память.
Это было совсем не похоже на дедушку, он всегда легко ладил с детьми!
– А ты узнала, почему он так рассердился?
– Нет, никаких объяснений мне не дали. Но я убеждена, что неслучайно дала кукле это имя. Прошло много времени, и я помню все довольно смутно, но готова поклясться, что раз или два слышала, как его шепотом произносили родители. Такое осталось стойкое ощущение.
– Действительно, становится все интереснее… Давай начнем читать дневник и посмотрим, что там рассказывает эта Аурелия. Может, тогда станет понятней…
Глянув на часы, я прикинула, что у меня еще довольно много времени до того, как надо будет забирать Тима из школы.
– Нет, нехорошо читать то, что не предназначалось для твоих глаз… – ответила мать. – С другой стороны, я безумно хочу узнать, как фуражка какого-то эсэсовца могла очутиться в этой шкатулке, а сама шкатулка – в тайной комнате на чердаке. И что-то мне подсказывает, что мы вряд ли получим разъяснения от твоего деда.
– Так что же нам делать?
На ветку дерева над нами села малиновка. Мама какое-то мгновение на нее смотрела, а потом, впервые с момента нашей встречи, одарила меня настоящей широкой улыбкой:
– Давай нальем по чашечке чая и начнем читать!
Несколько минут спустя я вслух прочла первые строки дневника, написанные убористым, чуть наклонным почерком, который сразу же перенес нас обеих в другое время:
9 июля 1939 г.
Мне так странно писать в этом дневнике, даже страшновато. Я купила его случайно, под настроение, месяца три назад в «Галери Лафайет» на бульваре Османн – просто потому, что он мне приглянулся. Я и не думала, что он когда-нибудь пригодится.
Однако сегодня вечером, когда мы остались ночевать у Карлье, я почувствовала потребность излить свои мысли на бумагу. Хорошо, что я взяла этот блокнот с собой; я собиралась подарить его маленькому Лулу, моему племяннику, но в моей голове роится слишком много мыслей. Угроза войны, которую я до сих пор едва осознавала, вдруг стала обретать реальные очертания. Но это ничто по сравнению с тем сомнением, которое этим вечером закралось мне в душу: я думаю, что папа – шпион. Это кажется чем-то невероятным, даже безумным, и тем не менее… в том, что я услышала, трудно обмануться.
Но я должна изложить все с самого начала, чтобы разобраться. Все началось вчера, когда я была с Мадлен…
7
Аурелия, 1939 г.
Мадлен застыла под светящейся вывеской «Балажо», недоверчиво уставившись на подругу.
– Танцовщицей в кабаре? Но послушай, Аурелия, дорогая, ты же это не серьезно, верно?
– А почему бы нет? – обиженно буркнула Аурелия. – Не все кабаре – притоны разврата. Мой отец часто выступает в «Фоли-Бержер» и не становится от этого менее уважаемым человеком.
– Твой отец – мужчина, – возразила Мадлен, – а это совсем другое дело. В отличие от тебя, он не рискует, что по нему пройдутся шаловливые ручонки.
Аурелия закатила глаза. Иногда она задавалась вопросом: то ли Мадлен, которой, как и ей самой, было восемнадцать лет, разыгрывала из себя скромницу, то ли действительно была такой по натуре. Хорошо еще, что она пока не поделилась с подругой своими мечтами об Америке, та бы точно с ума сошла от шока!
Разгладив ладонями свое белое платье в мелкий коралловый цветочек, Аурелия не удержалась от того, чтобы слегка не поддразнить Мадлен.
– Однако ты же не отказалась пойти со мной сегодня. Только не говори, что тебе не понравилось, а то станешь отпетой врунишкой.
Мадлен улыбнулась. Нельзя было не признать, что обе они от души повеселились под звуки аккордеона, наигрывающего последние модные песенки.
– И все же мне пришлось навешать родителям лапшу на уши, сказав, что мы идем в кино.
– Я тоже что-то наплела отцу, – хихикнула Аурелия. – Если он спросит, мы смотрели последний фильм Ренуара[11] и он просто потрясающий.
– Ты же говорила, что мы вернемся раньше него, – тут же встревожилась Мадлен.
– Может, и вернемся. Никогда не знаешь, в котором часу он придет, когда ужинает в «Полидоре».
В последнее время ее отец так часто посещал этот знаменитый ресторанчик в шестом округе, что Аурелия начала подозревать, не встречается ли он там с какой-то женщиной. Разумеется, расспросить его об этом было невозможно; пару раз она пыталась, но он сразу обрывал ее, замечая, что это не ее дело.
– Тогда нам лучше поспешить, – заторопилась Мадлен. – Возьмем такси?
Аурелия помотала головой. Ее красивые золотисто-каштановые волосы рассыпались по плечам.
– Я бы предпочла пройтись. Вечер такой теплый, хочется прогуляться.
После того как они протанцевали все последние два часа, перспектива сорок пять минут тащиться пешком до просторной османовской[12] квартиры рядом с Оперой, где жила подруга, заставила Мадлен застонать.
– Если бы я знала, то надела бы более подходящие туфли.
– Да просто разуйся. Погода такая хорошая, ну же, пойдем! – воскликнула Аурелия, потянув ее за руку.
Опьяненная ночной атмосферой, девушка буквально сияла. Так уж влиял на нее Париж. Она любила веселую какофонию оживленных улиц, где сновали гуляки, с громким смехом вваливаясь в ночные клубы и кабаре. В последние годы в роскошных дансингах стало появляться все больше американцев, приходивших послушать выступления певцов или пропустить стаканчик под звуки джазового оркестра… Все это так возбуждало! Приближался День взятия Бастилии, и Аурелия наслаждалась каждой секундой этой праздничной атмосферы. Поэтому она и настояла на том, чтобы сходить в «Балажо» – танцевальный бар на улице Лапп, открытый три года назад самой Мистенгет[13] и очень быстро ставший одним
