Набоковская Европа. Литературный альманах. Ежегодное издание. Том 2 - Евгений Лейзеров
И вся наша поэзия бескрайна,
Свободна от границ. Хотите, моль
Вдруг станет рысью или ласточкой,
Благодаря души преображенью?
Символику стремимся распознать
В сопровожденье детски первозданных
Босых ступней. Изганнник обречён
Брести всегда в молчании пророка.
Не торопясь, пред вами я б раскрыл
Свою судьбу в наречьях «неуклюже»,
«Невыносимо», но…. Пора идти.
Что я пробормотал? Я попрошу
Птенца слепого в старом шапокляке
Остерегаться пальцев и желтков
Яиц, разбитых фокусником в шляпе.
И в завершении напомню вам
Про то, чем я преследуем всегда:
Сжимается пространство, острова
Воспоминаний не завершены.
Однажды в пыльном городишке Мора
(Полупосёлок, свалка, чад, москиты)
Что в Западной Вирджинии (дорога
Красная меж садом и вуалью
Потоков ливня), приключилось нечто:
Я смог вдохнуть России прежней дрожь,
Но не увидеть…. Падают слова,
Ребёнок засыпает, дверь закрыта.
Скарб фокусника скуден и уныл:
Платки цветные, хитрая верёвка,
Двойное дно для рифмы, клетка, песня.
Хотите ли развоплощенья трюка?
Мистерия нетронута. Отгадка
Отправлена в смеющемся конверте.
«Прекрасная беседа» – как по-русски?
Как скажете вы «Доброй ночи?»»
О, столь просто:
Bessonitza, tvoy vzor oonyl I strashen;
Lubov’ moya, outsoopnika prostee.
Бессонна Смерть! Я в схватке рукопашной
С изгнанья демоном сражаюсь взаперти.
2 декабря 1944
Кембридж, Масс
Комната
Поэт переступил за край
В отеле, ночью. Циферблат
Одной стрелой направил в рай,
Другой заманивая в ад.
Здесь стол и вещи под замком
Стремятся в зазеркалье рам,
Из рёбер номера тайком
Взойти до огненных реклам.
Ни слёз, ни страха, ни стыда,
В ней анонимность – часовой,
И Стикса чёрная вода
Ушла из комнаты живой.
Когда автомобиля свет
Внезапно вспыхивал впотьмах,
Велосипеда плыл скелет
По потолку и на стенах.
Та комната моя теперь.
Наощупь лампу я зажёг,
И словно отворила дверь
Та надпись: «Умираю. Бог»
Была ли в яви та рука?
Сердечный возглас иль пустяк?
Она ль привиделась, тонка,
Или лысеющий толстяк?
Я тщетно вопрошал портье,
Спортсмена, чёрную мадам,
Стыдясь, пьянчужку в забытье,
Соседей, в поиске упрям.
Он, может быть, нащупав бра,
Был ослеплён картиной той,
Где взорван клён от топора,
Кровавой обагрён листвой?
Там артистично, на ходу,
Как Черчилль в лучшие года,
Слагают клёны череду
Строк в алой зоркости пруда.
Смерть стихотворца на земле
Не перекрестье белых рук,
Но ярких строф парад-алле,
Анжамбемана чудный звук.
Грудную клетку в тишине
И сердца пламенный состав —
Взрастила комната вовне,
Из одиночества восстав.
13 мая 1950 Итака
Счастье осязания
День настанет роковой,
На странице мирозданья
Просияет за листвой:
«Ты отныне – осязанье».
Отвори же эту ночь —
Формы канут прочь, вздыхая.
Брайль спешит тебе помочь.
Буквы в духе подставляя.
Мир представится вокруг
Досягаемым и вещным.
Тень бутылки, пьяный друг,
Кости в скрежете зловещем,
Повторяющие «так-то»,
Вслед за клубом и семьёй,
В рай спешащие компактный
За пальпацией земной.
Пальцев удивлённых дрожь,
Осязая влажность прядей,
Вспомнит Брейгеля, – бредёшь
За слепцами, Бога ради.
Так свидания ты ждал,
В предвкушении финала
Лопнул искристый бокал —
В нём обмылок идеала.
27 января 1951
Тополь
У дома серебристый тополь,
Он – лозоходец, как Петрополь.
Как он вздыхает! Каждой ночью
Туз – в чёрном, Дева – в непорочном.
В сиянии моей кровати
Вдруг появляются, представьте.
На креслах разных – грубом, нежном,
Сидят, откинувшись небрежно.
Я не хочу устроить сцену,
Журнал листаю про богему.
Горшочек на его коленке
Качается, в нём тополь мелкий.
В оправе из слоновой кости
Её зерцало, – словно гости
Мы на лужайке, я встречаю
Её, нас дерево венчает.
Там дом с колоннами, у входа
Июль семнадцатого года.
Сколь патетично возвращенье
К минувшему – в нём превращенье
Искомых вод в живые токи,
Мой тополь, сны твои глубоки.
Что ни добавлю – всё некстати.
Читаю я журнал в кровати,
Стихи пишу в блокнот как прежде.
Меня запомнили одежды.
Советуют пророка строки
Разведать памяти истоки.
1952
Возрождение
Пойми, любой чудак, как я,
Вдруг сеть порвёт небытия.
Окно во тьму! Блажен лишь тот,
Кто паутину разорвёт,
Не думая и не скорбя,
Всей бездны не страшась – сюрприз
Полёт внезапный наяву,
Он левитирует – карниз
Качается, и в синеву
Тень зазывает антерприз.
Не так ли дочь моя, в слезах,
Воображает, что кровать
Под ней качается впотьмах,
Глубинный страх в её зрачках,
Но тут рассвет торопит спать.
Известен мне один поэт,
Кто, яблоко достав на свет,
Снимает кожуру одним
Ножа движением сплошным,
И под стилетом бел ранет
Как снежный ком. Так я совлёк
Покров, под мантией извлёк
Материю, её нутро,
И к дереву, что так пестро,
Зовёт последний мотылёк.
В зерно сердечное поверь,
Как мастера былых картин,
Из красок сотворяя дверь,
Чтоб мы нашли за ней теперь
Сапфир сияющих глубин.
1952
Орегонские строки
Эсмеральда! Горный воздух
Здесь целителен; на звёздах
Есть спасение и роздых.
Ветер нам сложил куплет —
Странник, шут, анахорет,
В дрёме тополей навет.
Мне сказали, ты не здесь
(Ты задушена – вот весть
Поразившая); но есть
Синей птицы сновиденье,
Зайца с соболем прозренье,
Мотылька опроверженье.
На дороге знак иль Лик?
Остров Мэри, Замок-Крик,
В небе (полустёртый) Пик.
Клевер – на гербах победных?
Колокольчик – солнце
