Набоковская Европа. Литературный альманах. Ежегодное издание. Том 2 - Евгений Лейзеров
http://www.nadjezjda.nl/
а также в видеофильме, где Надежда представляет свою художественную коллекцию:
http://youtu.be/9C90VWQBYgs
В апреле Надежда ван Иттерсум представила свое «Родовое древо» в музее «Русский Левша», а в июне приурочила ко дню рождения Анны Ахматовой презентацию в Фонтанном доме скульптурной работы, изображающей великую поэтессу в молодости, и подарила ее музею. Также голландская художница посетила с экскурсией Комарово, где гости увидели дачный ломик, в котором жила Ахматова, и место ее последнего приюта.
Информацию о презентациях, фото и видео материалы можно найти здесь:
https://www.metronews.ru/novosti/peterbourg/reviews/rodstvennica-nabokova-privezla-iz-gollandii-v-peterburg-ckulpturu-anny-ahmatovoy-1244616/
https://drive.google.com/open?id=0BycZQA79MeZST0ZJWkNBb1lCT2c
https://vk.com/video-12701496_456239028
http://new.spbculture.ru/ru/press-office/arhiv-novostej/2017/5296/ (Комитет по культуре)
https://art1.ru/2017/06/20/muzey-anny-akhmatovoy-v-fontannom-dome-otmetit-den-rozhdeniya-poetessy-58523
http://avangard.rosbalt.ru/announce/v-fontannom-dome-prohodyat-meropriyatiya-v-chest-128-letiya-anny-ahmatovoj/
http://mr7.ru/articles/161745/
http://www.cogita.ru/a.n.-alekseev/obyavleniya/dni-ahmatovoi-v-fontannom-dome
Десять лет назад Надежда ван Иттерсум уже побывала в Петербурге, тогда она представляла, в том числе в музее Набокова, коллекцию скульптур «Царицы» и набор медальонов с изображением принцессы Надежды фон Сайн-Витгенштейн – двоюродной прабабушки. Художница создала фамильное дерево с фотографиями предков и потомков.
Надежда ван Иттерсум считает, что творчество великого писателя и приезды в Россию вдохновляет ее на смелые поиски и эксперименты и в то же время побуждают обратиться к русским корням. С творческим миром писателя ее роднит внимание к деталям вещного мира, за которыми угадывается «потусторонность», одна из главных тем в набоковском творчестве.
Максим Д. Шраер[39]
(Бостон, США)
Писатель-наркотик
к сорокалетию со дня смерти Набокова[40]
Память о чтении Набокова остается навсегда.
Такого синтеза европейской классики с модерном не было почти ни у кого из российских и западных современников Набокова. И такой глубинной субверсивности смысла в совокупности со словесной изощренностью тоже почти не было.
И при этом почти никаких политических иллюзий и заблуждений – показных или истинных. Это неслыханно именно для тех писателей, с которыми Набоков состязался по гамбургскому счету.
Набоков одним из первых поставил знак равенства между сталинизмом и гитлеризмом. Пережив войну и оккупацию, Жан-Поль Сартр конце 40-х и начале 50-х годов публично восхищался сталинской советской империей, по сути оправдывая террор и гулаг во имя успехов социализма. Даже Василию Гроссману потребовался опыт войны, Шоа и геноцидных судорог советского режима, чтобы начать сравнительный анализ гитлеризма и сталинизма. А Набоков еще до войны размышлял о «коммунацизме», а вскоре после войны создал модель такого режима в романе «Bend Sinister».
После Набокова стыдно писать плохую русскую прозу. И почти невозможно писать прекрасную американскую прозу.
Есть ли у Набокова-прозаика последователи? Ученики?
Еще в 1950-е так называемые американские постмодернисты – литературное поколение родившихся в поздние 1920-е и 30-е – прочитали и оценили Набокова. Джон Барт, Стенли Элкин, Уильям Гэсс, Джон Хоукс, Томас Пинчон и другие американские постмодернисты осознали в этом «русском» беженце, в этом иностранце именно такого писателя, которым каждый из них желал стать и не находил на горизонтах тогдашней (неореалистской?) американской прозы.
Как воспринимали Набокова его американские последователи? «Литературным отцом» (так его назвал Джон Барт в 1979-м году в опубликованной беседе с Хоуксом)? Почетным членом тайного общества постмодернистов (in absentia)? «Я не люблю мягкой, размусоленной прозы, художественных текстов, напрямую пытающихся совладать с живой жизнью или же слишком замешанных на личном опыте, – сказал Хоукс в интервью 1964 года. – Писатель, который нас по-настоящему наставляет и поддерживает – это Набоков».
А вот выдержка из письма Хоукса Джеймсу Лохлину, первому американскому издателю Набокова: «Мы как раз дочитываем „Отчаяние“ Набокова… и конечно же он гений XX-го века». Это было написано 27 июля 1987 года, и знаю из первых уст, что Хоукс не преувеличивал своего восхищения. В каком-то смысле с ученика Набокова – Джона Хоукса – началась моя англоязычная литературная жизнь.
Летом 1987 года, двадцатилетним, я оказался на Западе. Мы с родителями эмигрировали и провели транзитные месяцы в Италии – в ожидании американских виз. В городке Ладисполи под Римом загроможденный советскими беженцами отрезок тирренского пляжа стал моим читальным залом. Я читал рассказы Набокова из книги «Весна в Фиальте» и очень старался представить себе, как же сложится жизнь в Америке. В июле я отправил письмо со стихами Роману Гулю на бродвейский адрес редакции и конторы «Нового журнала». В письме были какие-то напыщенные слова, что-то в роде: «кому, как не Вам… писателю, знавшему Набокова,… понять чувства молодого поэта, покинувшего… оставившего…» Три месяца спустя, уже американским студентом, я просматривал свежие выпуски русскоязычных изданий в библиотеке Браунского университета и обнаружил 167 книгу «Нового журнала» с моими опубликованными стихами. Вскоре я узнал, что еще в июне 1986 года Гуль перенес редакцию журнала в горний Манхэттен.
Еще через пять месяцев, промозглым ноябрьским новоанглийским полуднем, я пересек главную лужайку кампуса и вошел в Horace Mann Hall, где тогда располагалась английская кафедра Браунского университета. Я взбежал на второй этаж и постучался в дверь кабинета Джона (Джека) Хоукса. Он был легендарным американским писателем, и мне страстно хотелось попасть к нему в семинар по мастерству художественной прозы. Хоукс готовился к выходу на пенсию в конце учебного года
Седовласый, нервный, сардонически-остроумный Хоукс выслушал мой сбивчивый рассказ о том, что я уехал из Москвы, сочинял стихи и прозу по-русски, приехал в Штаты по беженской визе. Он не перебивал меня, а потом спросил:
– Вы читали Набокова?
У Хоукса чуть подрагивали губы, а четвертую букву в фамилии «Набоков» он произнес с излишней округлостью и надутостью, словно ласкал и лелеял это ударное русское «о».
– Набокова? – с удивлением переспросил я. – Да, читал.
– Набоков невероятен, – сказал Хоукс. И заговорил о романе «Настоящая жизнь Себастьяна Найта».
На фотографии: Владимир Набоков, 1965. Фото: Хорст Тапп. Публикуется с разрешения Fondation Horste Tappe.
Хоукса совершенно не занимали преследования отказников. Он был равнодушен к переживаниям еврейских иммигрантов из СССР. Но тем не менее он принял меня – тринадцатым – в свой последний семинар по мастерству прозы. Весной 88-го, окруженный молодыми американскими писателями, которые вели себя как будущие Хемингуэи или Гертруды Стайн, я впервые попробовал свои силы в англоязычной прозе – вернее, главным образом в переложении своих русских рассказов на английский.
Мне тогда хотелось сочинять рассказы о жизни в СССР, голосить о реальном тоталитаризме, писать на злобу дня. Опыт Набокова мне мало помогал, хотя сама сверхидея Набокова – трансъязычного писателя – меня не оставляла.
Со времени эмиграции прошло тридцать лет. Английский давно уже превратился в инструмент привычный и даже послушный, хотя русские струны все равно не отпускают.
Все эти годы Набоков был для меня путеводной звездой, и его пример не только вдохновляет, но и предостерегает.
Copyright 2017 by Maxim D. Shrayer. All rights reserved.
Переводы из Владимира Набокова
Алексей Филимонов
– Скажите, как перевезти? —
Но лодочник упрямо глух,
И я слова держу в горсти,
Едва тревожащие слух
Того, кто в сон перешагнул,
Как мне ему перевести,
Что я переводить дерзнул,
Или не я – а тот в пути,
Кому доверие дано
Услышать или оправдать
Переведённое кино —
Рифмованную благодать.
21 июня 2017 г.
Переводы английских стихотворений Владимира Набокова
