Набоковская Европа. Литературный альманах. Ежегодное издание. Том 2 - Евгений Лейзеров
Воспоминание
Подобно кораблям, во тьме молчащим,
Мы встретились – забытые слова,
Поэта, вдохновенны и молящи,
Пусть вспыхнут вновь. Скажи, что неправа
В любви своей. Ты вырвала страницу
Сиявшую. И если нам дано
Расстаться, память наделю зарницей,
Блеснувшею над канувшим на дно.
1920
Русская песня
Я томлюсь по нежным звонам
Колокольцев при луне,
Песнь ямщицкая в бездонной
Растворилась глубине.
Тусклы блики яви лунной,
Но певец поёт, зовёт,
И луна в тоске стострунной
Душу трепетно крадёт,
Возвращая над холмами,
Где мечтаю в тишине.
В ночи лунные стихами
Песня просится ко мне.
1923
Открытие
Нашёл я на камнях его
Среди лаванды и травы,
Узор был влажен, никого
В межгорье снов и синевы.
Он для науки мной открыт,
Под блеском лунного ножа,
Калёной синью даровит
С изнанки, бахромой дыша.
Иголкой спящего дразня,
Слезу исторгнув из него,
Я знал, другой найдёт меня,
И отомстит за своего.
Дано измерить мотылька,
Под линзы света поместив,
Дать имя вдруг – наверняка,
Увидеть ворса перелив.
Он мной проколот и крещён
Латинским прозвищем людей,
Я от бесславья им спасён,
Включил его в поток идей.
Широко распахнув крыла,
Далёко от коварной тли,
Он образец, он выше зла,
Распадка в тлении земли.
Пейзажи, царства и листок
Поэмы, пережив века,
Бессмертья пропускают ток
На этикетке мотылька.
12 января 1943
Стихотворение
Не поэму к закату, не оду в ночи,
Мне заказ от деревьев: сегодня молчи.
В облаках розоватых сверчок-телеграф
Странно суетен, видимо, рифму украв.
Зеркала отвернулись от музы – плечо
Наготою сквозь сумрак блестит горячо.
Но лирический звон застилают листы —
Ноты музыки, снова сошедшей на ты.
Ахнешь словно от боли – стихи как заноза,
Под дождём размокает печатный убор,
Даже пенса не стоит газетчиков вздор.
В этой жизни разумней возделывать прозу.
Но поэма свергается с пика безвестных,
Жду теперь пробужденья вулканов окрестных
Глубоко, и растёт на пере много тем,
Трепет белых листов подступает: я нем.
Внеидеи стихов, леопардов страницы,
Насекомолисты, алоклювые птицы
Сплетены на века в молчаливые числа,
В мимикрии узор совершенного смысла.
10 июня 1944
Vladimir Nabokov. An Evening of Russian Poetry
В сумерках русской поэзии
«Это, кажется, лучший экспресс.
Мисс Благородная Зима
с факультета английской словесности
встретит вас на станции…»
Из приглашения лектору
Предмет дискуссии вечерней безграничен
Он никогда не будет завершён.
В обрывистых кремнистых берегах
Струится речь бессонных русских рек,
Лепечут дети так в невинном сне.
Помощник мне – магический фонарь
Слайд поместил, и разноцветный луч
Рисует моё имя как фантом
Кириллицей на матовом экране.
Другим путём отправимся. Спасибо.
На эллинских вершинах журавлиный
Полёт стал основаньем алфавита
Стрелою на восходе иль закате.
Наш горизонт ушёл в лесные дали
Где ульи и деревья в азбуке
Подобьем стрел и птиц запечатлелись.
Да, Сильвия?
«К чему красоты слов,
Когда мы жаждем знания прожарки?
Поскольку всё неразделимо – звук и форма,
Вереск и мёд, сосуд и содержанье,
Не только радуга – закруглена строка,
Чело и семя, все слова круглы,
Как русский стих, и колоссальность гласных
Раскрашенных яиц, цветов в кувшине,
Что поглотили золото шмеля,
Ракушки, в чьём напёрстке – океан.
Ещё вопрос
«Просодия у вас подобна нашей?»
Наш пятистопник, Эмма, диковат,
Как будто в нём не в силах ямб хромой
Стряхнуть пиррихия кошмарный сон.
Глаза закрой, в музыке растворись,
Она прядётся; слово в середине
Божественно тягуче, извиваясь,
Звенит как гонг, потом соседний гул
За тенью тень, и рифма снова бьёт
В свой колокол, и звон четвёртый длится.
Прекрасно этих звуков средостенье
Что распускаются, подобно розе,
В образовательном кино для школы.
Ты знаешь, рифмы – именины строк,
Такие ж точно близнецы у нас,
Как в языках иных. К примеру, слушай,
Любовь находит тут же рифму: кровь,
Природа и свобода, даль – печаль,
Где вечный – человечный, грязь – и князь,
Луна с десятком слов, но солнце, песня,
Жизнь, ветер – не имеют рифмы строгой.
Я обронил мой скипетр за морями,
Там существительных пятнистых ржанье,
Спускаются частицы по ступеням,
Ступая по листам в шуршащих платьях,
Глаголы жидкие на —ала, —или,
Грот аонид и ночи на Алтае,
Болот тенистых «ил» для водных лилий,
Пустой бокал, звеневший до сих пор,
Но лопнувший от чуждого касанья.
«Деревья? Фауна? И ваш любимый камень?»
Берёза, Цинтия; Джоана, ель.
Вот гусеница на своей же нитке —
Моя душа на умершем листе
Ещё висит, как в детстве вижу я:
Берёза белая на цыпочках привстала,
И пихты сгрудились за садом строго,
За ними в сумерках уголья тлеют.
Пернатые учуяли наш стих,
Вот птица-бард, предвосхищая лакомство,
Приманивает горловым контральто,
Свистит, пощёлкивает и клокочет
Кукушкой флейты, призрачною нотой.
Эпитетов двусложных слишком мало,
Сокровища вселенной далеки.
Блеск граней и сияние незримы,
Мы скрыли достиженья, и не ценим
Окно в дождливой ночи ювелира.
Спиною Аргусом смотрю в тревоге,
Я прохожу под взором ложных теней
Секретных резидентов бородатых,
Готовых промокнуть стихов страницы
И в зеркалах черновики прочесть,
Во тьме, скрывась под подушкой спальни,
Пока, жужжа и полируясь, день
Не включит свет, – молчат в предубежденье,
Иль прошлое одёрнут за колечко
Звонка дверного, растворяясь вдруг.
Я намекну пред тем, как грёза схлынет,
На Пушкина в карете, с подорожной,
Чей долог путь; дремал, затем проснулся,
Расстёгивая воротник плаща,
Зевая, слушал песню ямщика.
Уж пожелтели тусклые ракиты,
В пути бескрайнем стынут облака,
Где песню повторяет небосвод,
Травою пахнет под дождём и кожей.
Рыданья, обмороки (о, Некрасов!)
Карабкаются слоги друг на друга,
Навязчиво скрипя и повторяясь,
И к этим рифмам страсть непостижима.
Влюблённые в неведомом саду
Мечты о гуманизме и о счастье,
С желания смешали в лунном свете,
Деревья и сердца не знают
