Повелитель - Светлана Хромова
– Знаете, мне вчера девушка сказала, когда я ей про семинар рассказал: «Вы там тихо сходите с ума и радуетесь этому», – поделился Вадим и внимательно по очереди посмотрел каждой в глаза. – А мы вовсе и не сходим. Я считаю, все творческие люди немного над уровнем мозга. И это не так просто, как кажется. Если слишком высоко, кислорода может не хватить. Многие не выдерживают. Вы меня понимаете?
– Конечно, Вадя, понимаем, – Надя выстрелила в трубу и прислушалась к звуку. – Поэтому мы и здесь. Поехали с нами в общагу? Мы на физру.
– Не, – ответил Вадим и растерянно улыбнулся.
– Ясно, – догадалась Марина. – У него свидание. Ну пойдем, не будем мешать.
Общежитие находилось на улице Добролюбова в семиэтажном здании из светлого кирпича. Обычно до него добирались на троллейбусе от метро «Дмитровская», но если погода был хорошей или хотелось прогуляться, шли пешком. Надя иногда приходила сюда в гости к заочникам, когда курс Ветрова приезжал на сессию. Они пили, собираясь в одной комнате, пекли блины на общей кухне с несколькими плитами. Паша однажды рассказал ей, что в каждой комнате общежития живет тень самоубийцы. Или они собирались у Вадима, поднимаясь по лестничным пролетам с пыльными железными сетками. Ильин, напившись, каждый раз призывал выйти на улицу и влезть в окно по пожарной лестнице: «Просто так, чтобы почувствовать себя чьим-то возлюбленным…» Наде нравились длинные темные коридоры, запахи еды из кухни, голоса, доносящиеся фразы литературных споров, невзрачные комнаты с одноместными кроватями. Однажды, еще на первом курсе, Надя с Вадимом оказались в одной из них – нет-нет, Надя просто обняла его и уснула, а перед этим Ильин долго говорил ей, что жизнь бессмысленна и он не знает, для чего просыпается каждый день. Так они и заснули, словно дети во время тихого часа в детском саду. Утром он попросил ее никому не рассказывать о том, что между ними ничего не было, и Надя не сказала никому, даже Марине.
Сейчас же они с подругой прошли в зал, где стояли теннисные столы, и так как Кручинина на месте не оказалось, поиграли совсем немного, чтобы даже не успокоить, а предупредить легкие уколы юной совести.
По дороге к метро Надя вдруг почувствовала, что все это – друзья, солнце, небо, комнаты в общежитии, разговоры «у Сартра», лекции и семинары – все это навсегда. И лучше ничего и никогда не случится. Это было похоже на острый приступ счастья. Надя засмеялась и обняла Марину.
– Ты чего? – повернулась к ней подруга.
– Ничего. Просто мне очень хорошо.
– А! Ну тогда давай споем.
– Ты же знаешь, я не пою.
– Ну тогда я тебе почитаю стихи. Георгия Иванова. Да, его, послушай:
Как грустно, и все же как хочется жить,
А в воздухе пахнет весной…
После общежития Надя снова вернулась в институт – нужно было зайти в библиотеку, и еще она надеялась встретить каких-нибудь знакомых – ужасно не хотелось ехать домой. С тех пор как она начала учиться в Литинституте, в квартире родителей Надя ощущала себя как в гостинице, куда приходила переночевать, отрываясь от счастливого карнавала новой жизни. И отец, и мать были против Надиного поступления, они хотели, чтобы дочь получила «нормальное образование», которое могло бы ее обеспечить. Но она сама ни разу не пожалела о своем выборе. Профессии родителей Наде казались скучными, отец после перестройки успешно трудился риелтором, а мама работала поваром в столовой медицинского института. И все семейные разговоры о работе или коллегах казались ей однообразными и унылыми. Так что в своем пути Надя не сомневалась. Да и тратить время на нелюбимой работе – хуже только жить с человеком, которого не хочешь видеть.
Каждый день, проведенный в Литературном институте, был для нее счастливым. Миновав вертушку на проходной, она огляделась. Возле крыльца стояли студенты, которых она не знала. В небольшом скверике рядом с памятником Герцену нежились под мягкими лучами, читая или беседуя, также малознакомые люди. Она подошла к особняку совсем близко и дотронулась до нагретой солнцем желтой стены.
«А ведь это счастье, – подумала Надя, – о времени, проведенном в Лите, я буду вспоминать как о лучшем времени в моей жизни. Да, это счастье. Настоящее, живое, с его головокружительным упоением и мягким теплом. То закрутит, то полетит, то унесет с собой. Что со мной сделал этот дворик! Я бы навсегда хотела остаться здесь…» Она улыбнулась и посмотрела в небо, тихое и безмятежное, особенное небо Литинститута. Надя опустила руку в карман зеленого пальто, пальцы привычно нащупали прямоугольник студенческого билета. Она вспомнила, как на первом курсе, спускаясь по Большой Бронной от Тверской, она улыбалась и гладила свой студенческий, опустив руку в карман. Ей хотелось подбежать то к одному, то к другому прохожему, схватить человека за руку и закричать: «Я студентка Литературного института!» Никогда раньше Надя не чувствовала себя столь счастливой, это был абсолют, настой истинного счастья, прибывающий в сердце, словно весенняя вода…
Здесь, в уюте этих желтых коридоров, она чувствовала себя как дома. Надя любила лестницу, деревянные рамы окон, ей нравилось, что до этих старых стен ремонт еще не добрался и можно было видеть настоящее, подлинное лицо особняка, видевшего на своих лестницах Горького, Блока, Есенина, Маяковского… Здесь проходили Гоголь, Герцен, Белинский, Чаадаев. Когда Надя думала об этом, то непременно размышляла о том, запомнит ли Литинститут ее саму или ее друзей. Про кого из них следующие поколения студентов будут вспоминать, поставив имена в один ряд с классиками?..
Надя решила зайти в книжную лавку. Она прошла по двору, повернула направо, толкнула дверь и зашла внутрь. Ступенька вниз, несколько скрипучих шагов по небольшому коридорчику, еще одна дверь, и вот она в тихом царстве книг, с особенным запахом и тесно заставленными до самого потолка полками. Она любила перебирать толстые тома собраний сочинений классиков или исследовать небольшие книги стихов современников в мягких обложках. В лавке была и отдельная полка с книгами выпускников. Надя пока еще всерьез не задумывалась о собственной книге – писала она не очень много и часто тревожилась, что ей не хватит стихотворений для диплома. Дипломными работами для студентов Литературного института становились их тексты, задавался определенный объем для поэтов, прозаиков, драматургов, критиков, публицистов, детских писателей или переводчиков. Хотя буквально на днях произошел разговор, в котором Камышников рассказал, что они с Ветровым решили
