Про папу - Максим Викторович Цхай
— Я тебя очень прошу, на мой халат не покушайся, мне будет холодно без него.
Посмотрела на меня внимательно, поняла. Жопа-то не железная.
* * *
А тут еще одно чудо подоспело. Я уже говорил, что Котася никогда не ловила мышей. Все свои почти два десятка лет. Правда, семейная легенда хранит предание, как однажды посреди комнаты нашли задушенную мышь. Но то ли эта мышь сама, устав ждать естественной смерти в виде кошачьих зубов, сдохла от старости, не то Мусяка, легендарный охотник на крыс с холодным взглядом рыси, в то время еще бывшая с нами, и сделала за нее эту работу, — об этом история и папа умалчивают.
Все двадцать лет Котася была дармоедкой. Мама рассказывала, что Мусяка была хорошей мамой и, заботясь о будущем своей дочери, с детства приносила ей со двора то придавленную птичку, то мышь, но Котася была к этим игрушкам абсолютно индифферентна. Жутко ленивая, шугливая, эгоистичная.
Это вам не самурай Мусяка. Она однажды прыгнула мне на рукав тулупа, когда я натянул его шерстью навыворот и, подкараулив, наскочил на маму, чтобы напугать. В нашей семье были приняты изысканные шутки. Мусяка намертво вцепилась когтями и зубами в толстую овчину, защищая свою хохочущую хозяйку. Мама тогда растрогалась до слез и хотела ее погладить, но строгая Мусяка хлопнула лапой и ее по руке, правда, уже без когтей — нечего, мол, смеяться над этим идиотизмом, устроили в приличном доме бог знает что.
Так прошло двадцать лет. Мусяки уже год как нет, и, возможно, она должна была уйти именно так — не обманом лечь под вкрадчивый укол ветеринарного врача, а самостоятельно выпрыгнуть из корзинки и навсегда скрыться в зарослях.
Котася же всегда была девочка-девочка, безмозглое, ленивое гламурье, стерилизованное еще в юности, иначе уже бы давно с кучей айфонов ходила. Когда я вернулся в наш дом, она отнеслась ко мне сперва несколько недоверчиво, но вскоре стала ходить за мной по пятам и все время требовать ласки. Гладить кошек я терпеть не могу, но ведь я тоже самурай, как незабвенная Мусяка. Положено кошку гладить — гладил. Мыл руки после. В остальном Котася не менялась.
Так же как все двадцать лет, на ходящих уже пешком по дому мышей даже как на игрушку не смотрела — у мышей своя жизнь, у нее своя. Однажды я не выдержал и, увидев, как наглая серая тварь спокойно вышла на середину кухни, ухватил спокойно наблюдавшую за всем этим безобразием Котасю за бок и кинул ее прямо в мышь. Не знаю, кто испугался больше тогда, кошка или она, возмущенно прыснули обе в разные стороны. И тогда я стал каждый сеанс кошачьего массажа сопровождать назидательной беседой. Вот, мол, сам я мышей боюсь, дядя Макс для этого не приспособлен, будет за мышами прыгать — все челюсти растеряет. Капканы отец покупать не дает, потому что старые он потерял, а значит, они где-то точно есть, и выходит, некому нас защитить от серого врага. Ты уж давай, Котася, не будь дармоедкой. Так же нельзя, каждый должен приносить посильную долю в дом. Я вот тоже не хочу тебя сейчас гладить, но глажу же…
И когда она час назад, перевернув чашку, замерла под стулом с первой в жизни пойманной мышью в зубах, рыча торжествующе и свирепо, я понял, что произошло чудо. Животные все понимают, я это всегда знал, но чтобы так…
С одной стороны — уговорил старую кошку мышей ловить, подумаешь. А с другой — чудо.
Обыкновенное чудо. Ничего необычного.
26 ноября 2016 г.
Дома крик, война, выпученные глаза и топанье ногами в тапочках (спасибо Юле Лежневой). Я купил одну лишнюю булочку, это раз. Срезаю кожуру с картошки слишком толсто, это два. Вылил куриный жир пятидневной давности, который папа подмешивал собаке Белке в кашу, невзирая на то что у нее аллергия на курицу (два дня назад был скандал по поводу того, что я дал ей шейку от цыпленка, — опять волдыри будут, по миру пойдем, всю жизнь на ветеринаров работать будем), куриный жир, однако, за курицу не считается.
Котасе пахучую рыбную палочку купил за целых двадцать рублей, она мне вчера полмышки оставила, надо же спасибо сказать. Я мокрый трупик есть не стал, и Котася его тут же удивленно срубала сама, но главное — порыв.
Хорошо, что палочку легко спрятать. А то бы меня папа вместе с ней проглотил, не разжевав.
27 ноября 2016 г.
Собака Белка строит из себя дракона перед мелкими уличными собачками. Те от нее — врассыпную. Но вчера один терьерчик вдруг пригласил ее поиграть. У него прямо над головой — оскаленная, подрагивающая губой волчья морда, а он — ни капли страха, разулыбался, бьет лапами по земле: дескать, да ладно, лучше догони меня. Я так понял, Белка ему как женщина понравилась.
Овчарка закрыла рот и трусливо полезла мне под ноги, от греха подальше. Типа, псих какой-то.
А я вдруг понял, что зло и понт совсем не умеют играть. И очень боятся юмора, игры и счастья других.
* * *
Папе я оставил вчерашние пирожки. Зато нашел в шкафу древнее печенье. Вот и хорошо, вот и завтрак. Вышел, хрустя им, во двор.
— Ах, какое утро! Хозяин, смотри, какое утро! Пойдем гулять, я порву всех в твою честь.
— Отстань, после вчерашнего я тебя не уважаю как личность.
— Хи-хи-хи, да перестань, сегодня новый день!
Собака Белка крутится волчком и обтирается об меня мордой.
— Уйди, я тебе вытиралка, что ли.
— Дай мне печеньку, ну да-а-ай!
— Трусов не угощаем. Я тебе дом доверил, а ты мышей боишься.
— Где мышь? Покажи мне эту мышь, и я ее порву! Смотри, невидимый мужик — гав-гав-гав!
— Очень страшно.
— Да! Вот, смотри, я еще передними лапами на приступок встану и буду грозно смотреть на улицу — никто не подойдет. Дай мне печеньку, ну да-а-ай!
— Я ее терьерчику отдам. Вот он — настоящий пес.
— А я?
— А ты декоративная собачка. Брехло пустое.
— Ах так? А ты сам!
— Что? Я тебе велю идти отсюда.
Собака Белка, поняв, что я не в духе, смущенно лезет в будку.
Осматриваю ее жилье. Теплое, хорошее. Красивое со стороны — избушка такая. На курьих ножках.
— Ладно, выходи.
