Имитация - Елена Бодрова
Я посмотрел на Гену. Он сидел насупившись. Неужели так проняло, что я подумал, будто он действует по указке того парня? Да я и не думал так! Всего лишь спросил. Ладно, отвлеку его рассуждениями о фуге, забудет, оттает.
– Вот смотри. Фуга – это как семья, – заговорил я, удивив себя самого таким замечанием. – Например, первое проведение темы, или пропоста, – это я. Как раз в теноровом голосе, очень похоже на меня. Риспоста в сопрановом голосе – значит, мама. А Вика – это интермедия. У нее своя, неведомая мне, мелодия. Мы вообще с сестрой, то есть с интермедией, с разных планет. Ни единого пересечения. И Вика как раз тоже встревает между мной и родителями, как интермедия между проведениями темы.
Я посмотрел на Гену, он глядел на мои пальцы, лежащие на клавиатуре. Хотел повеселить его, а вышла целая философия.
– Понятно? – спросил я, как учитель, который только что объяснил новый материал и хочет быть услышанным. Все-таки новую теорию вывел: фуга построена по тем же законам, что и взаимоотношения людей.
– А твой папа?
– Папа… он – вторая риспоста, та, что в басовом голосе, – сказал я. Пока говорил это, у самого голос стал хриплым и низким.
Гена помолчал, обдумывая, а потом сделал вывод:
– У меня нет отца. Значит, можно писать двухголосную фугу – один голос для меня, второй для мамы. И без интермедий – сестры у меня тоже нет.
Пока я размышлял, что ему ответить, Гена пролистал тетрадку в конец и показал мне нотную строчку, единственную на странице.
– Я еще заготовил ракоход: записал тему в обратном направлении – от последнего звука к первому, как нам говорил Юрий Васильевич. Хочу, чтобы в моей фуге был ракоход. Что он означает по твоей системе?
Гена внимательно на меня посмотрел. Действительно поверил в серьезность моей теории?
– Ракоход… ну, наверное… Я же тебе рассказывал про клип: там парень шагал задом наперед, как в обратной перемотке. Пока не оказался со свой девушкой в машине – за секунду до аварии. А если бы клип на этом не кончился и нам показали его жизнь дальше, он бы превратился в младенца, а потом и вовсе исчез – родился бы обратно.
– Занятно, – Гена подпер рукой подбородок и новыми глазами глядел на свою тему, записанную задом наперед.
– Жизнь оборвана по обоим концам, – сказал я философски. – Тебя не было до рождения и не станет после смерти. То есть рождение – почти то же самое, что и смерть, только в другом направлении. Но почему-то людям не приходит в голову горевать от того, что до рождения их не было. Людей беспокоит только смерть.
Гена задумался.
– А бабушка говорит, что это дети рожают родителей. Я не понимал, а теперь вроде дошло. Это про то же, про что сказал ты. Если повернуть время вспять, получится, как будто это я родил маму. Мама будет молодеть, пока не превратится в младенца и не исчезнет, а я буду стареть, пока не умру и тоже не исчезну, так?
– Да, в каком направлении не пойди… Рождение – та же смерть, по сути, если смотреть на него в обратную сторону.
– Занятно. Но невесело.
Я посмотрел на Гену. Он сидел, опустив плечи и ссутулясь. Хотел ободрить его, но Гена заговорил:
– Что такое стретта тогда? В музыке – это когда тема, не закончившись в одном голосе, возникает уже в другом, и из-за этого голоса́ наползают друг на друга.
– Встреча двойников, – брякнул я первое, что пришло в голову. А что, похоже даже.
Гена посмотрел на меня долгим взглядом.
– Встретить своего двойника – к несчастью.
– Да ладно тебе. Я же всё выдумал. А на деле сочинить фугу можно и не философствуя. Сиди себе да сочиняй.
– Но ты ведь не сидишь и не сочиняешь, – сказал Гена. – Ищешь какую-то особенную тему.
– Чтобы сочинить особенную музыку, нужно что-то большее. Я так думаю.
– Большее, чем что?
– Не знаю. Большее, чем человек.
– Больше человека? Слон? – усмехнулся Гена.
Я пожал плечами. Не хотелось продолжать этот разговор. Я что-то чувствовал, но не мог выразить в словах. Так же я молчал на уроках специальности, когда Ирина Павловна давала мне понять, что пианист из меня не выйдет. Зачем мучаюсь? Я не знал. Смутно понимал, что даже когда способностей мало и перспектив никаких, всё равно стоит стараться. Почему и зачем – объяснить не мог. Так же, как не мог перевестись к другому преподавателю, который не вселял бы эту убийственную неуверенность в собственных силах и, может, не сравнивал бы меня с другими, более успешными, студентами. Не знаю. Для меня сойти с того пути, на котором оказался, это все равно как если бы дерево вышло из земли и отправилось искать себе место получше. Жизнь – она такая, какая получилась. И я стану пианистом, пусть и посредственным.
Вспомнил: читал в интернете о семидесятилетней бабушке, которой вдруг вздумалось заняться балетом. В статье были ее фотографии в балетной пушистой пачке. И счастливое морщинистое лицо. Понятно ведь – настоящей балериной не станет, но все равно учится бабушка.
Именно это я и хочу вложить в тему своей фуги. Не то, что стану посредственным пианистом и не бабушку в балетной пачке. Другое – то, что составляет мою жизнь. Что не описать словами. Не уверен, но мне кажется: примерно то же, что толкает меня играть, толкало папу сочинять загадки. Невидимая рука.
Гена что-то усиленно записывал. Стирал и снова записывал. А я вдруг понял, какую тему ищу для своей фуги. Вспышкой – раз, и понял. Сложно было уловить мысль, она растеклась во мне неясной радостью.
– Я пойду, Гена, – сказал я и тут же поднялся с места. Если сейчас не уйду, то это сладостное ощущение исчезнет совсем.
– Уже? Ты обещал помочь мне с интермедией.
– Помогу, но завтра. Сегодня попробуй сам, ладно?
– Ладно, – Гена слегка осунулся и тоже поднялся – проводить меня до двери.
* * *В Генином подъезде вечно расписаны стены, а во дворе не хватает ламп в фонарях. Два раза поскользнулся, пока дошел до арки, такой же темной, как двор.
– Костя, – услышал сзади окрик.
Почти обернулся, но вспомнил и сдержался.
– Костя!
Ускорил шаг. В арке – хоть глаз выколи.
– Костя.
Зовут другого человека или меня приняли за какого-нибудь Костю, подумал я и внезапно наткнулся на что-то мягкое и большое, отскочил на метр – как-то само получилось. Попытался вглядеться во тьму: кто там? Не мог разобрать даже силуэт. Казалось, в арке никого нет, плотная черная тень не шевелилась.
– Костя, –
