Николай Лейкин - В родном углу
Сонъ былъ съ продолженіемъ. Сухумову опять приснился прадѣдъ. Онъ училъ его маршировать по двору, среди кучъ снѣга, а затѣмъ сталъ вынимать изъ кармана пятаки, гнулъ ихъ и передавалъ ему согнутыми. У Сухумова образовались двѣ пригоршни согнутыхъ пятаковъ, а прадѣдъ все еще продолжалъ подавать ему пятаки. Пятаки посыпались изъ пригоршней на землю — и Сухумовъ опять проснулся.
Былъ шестой часъ утра.
Въ восемь часовъ, по приказанію Сухумова, Поліевктъ разбудилъ его. Только еще свѣтало.
— Жалко и будить-то васъ… Таково хорошо спали, — говорилъ Поліевктъ, подавая ему стаканъ парного молока.
— Нѣтъ, нѣтъ. Такъ слѣдуетъ. Раньше вставать пріучусь — раньше ложиться съ вечера буду, — отвѣчалъ Сухумовъ и тотчасъ-же облекся въ халатъ и туфли.
Выпивъ стаканъ молока съ кусочкомъ чернаго хлѣба, онъ подошелъ къ окну и увидѣлъ, что трое рабочихъ сооружали для него ледяную гору. Плотникъ въ полосатой вязаной фуфайкѣ и въ шапкѣ на затылкѣ мастерилъ стремянку къ горѣ и стучалъ топоромъ. Тутъ-же стоялъ управляющій Сидоръ Софроновичъ.
— Чай кушать сейчасъ будете? — спрашивалъ Поліевктъ барина.
— Лучше совсѣмъ не буду. Ограничусь молокомъ. Дай одѣться. Я пойду на дворъ смотрѣть, какъ гору дѣлаютъ.
И одѣвшись, Сухумовъ вышелъ на дворъ къ рабочимъ.
«Первую ночь безъ брома спалъ и безъ лѣкарствъ. Этого со мной-давно ужъ не было, — подумалъ онъ, и чувствовалъ при этомъ удовольствіе, что онъ относительно бодръ и свѣжъ. Его только знобило слегка, ощущалась „гусиная кожа“ и по спинѣ какъ-бы ползали мурашки. Онъ ежился и пряталъ въ рукава свои сложенныя на груди руки. — Но эти странные сны съ прадѣдушкой моимъ… — продолжалъ онъ разсуждать. — Возможно, что если-бы я на ночь принялъ брому съ ландышами, то этихъ сновъ и не было-бы. Стало-бытъ, я спалъ все-таки тревожно… хотя пульсъ, когда я просыпался, былъ нормальный. Странно только, отчего я не испугался во снѣ, когда дѣдъ со мной разговаривалъ? И какъ явственно я его видѣлъ! Мундиръ съ высокимъ воротникомъ, нависшія густыя брови, глаза… точь-точь, какъ на портретѣ… Странно… Наяву, когда мнѣ показалось только, что портретъ прадѣда мигнулъ, — я похолодѣлъ и мнѣ дурно сдѣлалось, а во снѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Впрочемъ, во снѣ я не сознавалъ, что я знаю его только по портрету».
Рабочіе, дѣлавшіе ледяную гору, тотчасъ-же поклонились Сухумову, когда онъ подошелъ къ нимъ. Поклонился и управляющій, освѣдомившись, хорошо-ли Сухумовъ почивалъ.
— Ладно-ли такъ будетъ, Леонидъ Платонычъ? — спросилъ онъ про гору. — Достаточно-ли высоты-то?
— Конечно-же достаточно. Вѣдь это просто, чтобы имѣть какой-нибудь предметъ для дѣланія моціона.
— Ну, вотъ и отлично. Вечеромъ передъ ужиномъ кататься будете. Мы вамъ тутъ два фонарика на столбикахъ поставимъ. У насъ фонари есть. При бабенькѣ вашей покойницѣ очень часто зажигали, когда гости наѣзжали въ ночевку. Кряковы помѣщики пріѣдутъ, бывало, такъ въ двухъ экипажахъ… Одинъ подъ себя, другой подъ прислугу… Сама съ горничной, самъ съ казачкомъ. Тоже покойники теперь, царство имъ небесное.
По протоптанмой въ снѣгу дорожкѣ Сухумовъ прошелъ въ оранжерею. Оранжерея топилась, но въ ней ничего «не выгонялось», а только «отдыхали» при невысокой температурѣ декоративныя растенія: мирты, лавры, хвойныя, кротоны, фуксіи, герани. Даже черенковый разсадникъ былъ пустъ. Впрочемъ, въ ящикахъ тянулся лукъ, «посаженный на перо», то-есть для зелени. У оранжерейнаго борова стоялъ молодой русскій парень въ кожаной курткѣ и валенкахъ и мѣшалъ въ прогорѣвшей топкѣ уголья. Онъ снялъ шапку и поклонился.
— Садовникъ? — спросилъ его Сухумовъ.
— Изъ помощниковъ, ваше превосходительство. Садовника отказали послѣ смерти ихъ превосходительства Клеопатры Петровны, и теперь я за него, — проговорилъ парень, помолчалъ и прибавилъ:- Но я все могу… Если надолго изволили сюда пріѣхать, то я могу для вашего превосходительства гіацинты и тюльпаны начать выгонять. Луковицы у насъ есть. Розы можно приставить для выгонки.
— Проживу, проживу здѣсь… Выгоняй… Отчего-же… Гіацинты и розы очень пріятно, — отвѣчалъ Сухумовъ. — Но превосходительствомъ напрасно меня величаешь. Я не дослужился еще до превосходительства, — прибавилъ онъ. — А цвѣты я люблю.
— Слушаю-съ… — поклонился парень. Вернувшись изъ оранжереи домой, Сухумовъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать. До завтрака было еще далеко. Онъ прошелъ въ кабинетъ. Кабинетъ былъ съ дубовой отдѣлкой, съ тяжелой мебелью, съ большимъ письменнымъ столомъ на шкафчикахъ, но письменныхъ принадлежностей на немъ не было. Столъ былъ пустъ. На немъ стояли только остановившіеся маленькіе бронзовые часы съ фигурой лежащаго около скалы Водолея и тоненькой витой хрустальной палочкой, изображающей текущую изъ скалы воду въ небольшой кусочекъ зеркальнаго стекла.
По стѣнѣ стояли два большихъ шкафа съ книгами, давно не мытыя стекла которыхъ закоптѣли и отливали цвѣтами радуги. Онъ посмотрѣлъ на корешки переплетовъ, мелькнули Мольеръ, Дидро.
«Вотъ дѣло… — подумалъ Сухумовъ. — Надо будетъ разобраться въ книгахъ. Можетъ быть здѣсь есть что-нибудь и очень цѣнное, рѣдкое».
Но сейчасъ ему разбираться не хотѣлось. Онъ присѣлъ въ пыльное кресло, закурилъ папиросу и сталъ разсматривать трещины въ лѣпномъ потолкѣ.
«Вотъ здѣсь за этимъ столомъ сиживалъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, и мой прадѣдъ Игнатій Васильичъ, разгибавшій для своего удовольствія лошадиныя подковы», мелькнуло у него въ головѣ.
Мысли Сухумова опять перешли на сегодняшній сонъ съ снившимся ему прадѣдомъ.
«Два раза онъ мнѣ приснился… Два раза… — разсуждалъ онъ, — и я его не испугался. Но отчего-же меня такъ пугалъ его портретъ? Вѣдь я-же прекрасно знаю, что портреты кивать головами не могутъ. Нервы были разстроены тогда? Но не могли-же мои нервы исправиться въ однѣ сутки. Во всякомъ случаѣ надо пріучать свои нервы и стараться смотрѣть на портретъ безъ страха, безъ боязни. Пускай мигаетъ, пускай киваетъ мнѣ, а я подготовлю себя и бояться не буду. Докторъ не совѣтовалъ мнѣ смотрѣть на портретъ, но я все-таки посмотрю на него, сдѣлаю опытъ надъ собой. Да сегодня мои нервы и крѣпче. Я чувствую, что крѣпче. Я выспался хорошо… Надо-же пріучать себя. Я сначала разсмотрю портреты другихъ моихъ предковъ, которые тамъ въ гостиной, а потомъ перейду и къ портрету прадѣдушки. Это нѣсколько подготовитъ меня. И сдѣлаю это днемъ, при солнечномъ свѣтѣ. Ночь и вечерній свѣтъ вообще навѣваетъ что-то мистическое, что-то непонятное… Ночью и нервы слабѣе, болѣе приподняты, а я днемъ, днемъ»…
И его сейчасъ-же потянуло въ портретную.
«Развѣ взять съ собой Поліевкта? — мелькнуло у него въ головѣ, когда онъ поднялся съ кресла, но онъ тотчасъ-же отбросилъ эту мысль, сказавъ себѣ:- Но вѣдь это-же будетъ смѣшно… Будто я ребенокъ… Будто мнѣ нужна нянька»…
Сухумовъ даже улыбнулся и бодро отправился въ портретную.
XV
И вотъ Сухумовъ въ портретной. Входя въ комнату, страха на этотъ разъ онъ не чувствовалъ никакого, хотя все-таки старался пріободрить себя, помня послѣдствія двухъ послѣднихъ приходовъ. Дабы не очутиться сразу передъ портретомъ прадѣда, онъ остановился передъ портретомъ старѣйшаго родоначальника ихъ фамиліи Платона Платоновича, служившаго еще при Екатеринѣ II. Вышедши въ люди въ началѣ царствованія этой Государыни, тотчасъ послѣ переворота, изъ истопниковъ, Сухумовъ, не носившій тогда еще прибавленія къ своей фамиліи Подгрудскаго, занималъ нѣсколько гражданскихъ должностей, дослужился до крупнаго чина, впалъ въ немилость и уѣхалъ въ пожалованное ему помѣстье. Про этого родоначальника сохранились извѣстія, что онъ былъ красавцемъ. Онъ и на портретѣ былъ еще красивымъ пожилымъ мужчиной. На Сухумова смотрѣло съ портрета дышащее розовымъ румянцемъ полное, тщательно выбритое, лицо съ ямочкой на подбородкѣ. Фигура была также полная, хорошо упитанная, въ атласномъ шитомъ мундирѣ со звѣздой. Изъ-подъ напудреннаго парика смотрѣли темныя густыя брови и веселые сѣрые глаза. Портретъ былъ очень хорошей работы. Лицо съ крупными губами, какъ и у всѣхъ Сухумовыхъ, носило чувственный характеръ. Изъ записокъ со временниковъ Сухумовъ зналъ, что этотъ родоначальникъ ихъ фамиліи былъ женолюбивъ и имѣлъ у себя въ деревнѣ цѣлый гаремъ изъ дворовыхъ дѣвушекъ. Сухумовъ и сейчасъ вспомнилъ объ этомъ и сказалъ себѣ:
«Вотъ и половая невоздержность передо мной, въ которой теперь врачи ищутъ причины неврастеніи, а неврастеникомъ онъ не былъ, пользовался хорошимъ здоровьемъ и умеръ въ глубокой старости. Это опять-таки изъ записокъ извѣстно. А я-то?.. Развѣ я жилъ такъ?..»
Онъ зажмурился и покрутилъ головой.
«А сколько выпито-то было имъ разныхъ настоекъ, наливокъ, рейнскихъ и бургонскихъ винъ!» — подумалъ онъ, переходя къ другимъ портретамъ.
