Николай Лейкин - В родном углу
— Вотъ… — сказалъ съ замираніемъ сердца Сухумовъ, останавливаясь передъ портретомъ и стараясь не смотрѣть на него. — Вотъ это мой прадѣдъ. Вчера мнѣ показалось, что онъ подмигнулъ мнѣ съ портрета и, представьте себѣ, докторъ, я, сознавая, что этого не можетъ быть, все-таки до того испугался, что мнѣ сдѣлалось вотъ тутъ на этомъ мѣстѣ дурно.
— Одиночество… и ничего больше. Опять-же были такъ настроены. Афектъ. Прямо афектъ. А вы старайтесь пріучать себя… Ободрять себя… ободрять и глядѣть, — бормоталъ докторъ, разсматривая портретъ. — Дайте-ка подсвѣчникъ-то.
Онъ взялъ у Сухумова канделябръ и, поднявъ его надъ головой, приблизилъ къ портрету.
Сухумовъ въ это время повернулъ голову и, почти весь дрожа, взглянулъ на портретъ — и вдругъ ему показалось, что портретъ и на этотъ разъ подмигнулъ и кивнулъ ему.
— Киваетъ! Киваетъ! Опять киваетъ! Докторъ! Онъ киваетъ! — нервно, не своимъ голосомъ закричалъ Сухумовъ, схватилъ доктора за руку и опустилъ свое лицо на его плечо.
Держа въ правой рукѣ канделябръ, докторъ еле могъ удержать Сухумова на ногахъ лѣвой рукой, обхвативъ его за талію.
XII
Галлюцинація Сухумова передъ портретомъ его прадѣда нѣсколько задержала отъѣздъ доктора, хотя лошади были уже и готовы. Докторъ остался еще на полчаса, чтобъ успокоить Сухумова. Онъ потребовалъ воды и поилъ ею Сухумова, слушалъ его пульсъ и говорилъ, покачивая головой:
— Однако, какъ нервы-то у васъ расшатаны! Основательно расшатаны. Но все-таки для поправки ихъ я вамъ не совѣтую ничего, кромѣ воды и воздуха. Но портретъ васъ, очевидно, раздражаетъ, поэтому лучше вамъ не ходить въ ту комнату, гдѣ онъ виситъ. Забудьте о ней и не ходите.
Обстоятельствомъ этимъ былъ удрученъ и Поліевктъ, принесшій воду. И онъ прибавилъ:
— Второй разъ все на одномъ мѣстѣ такое происшествіе съ бариномъ. Вчера передъ портретами и сегодня. Словно эти портреты заколдованные какіе… Конечно-же, лучше не смотрѣть на нихъ.
Сухумовъ слушалъ и улыбался, стараясь прибодрить себя.
— А мнѣ кажется, напротивъ… Мнѣ непріятно смотрѣть на этотъ портретъ, но я нарочно долженъ смотрѣть на него, чтобы пріучать мои нервы, — проговорилъ онъ. — Вѣдь я очень хорошо понимаю, что портретъ не можетъ подмигивать, и не вѣрю этому.
— Нѣтъ, погодите покуда. Пріучать будете себя ужъ потомъ, а покуда погодите, — стоялъ на своемъ докторъ. — Но главное, не оставайтесь на долго одинъ. Вы, Поліевктъ, вотъ что… — обратился онъ къ камердинеру. — Вы ложитесь сегодня на ночь здѣсь съ бариномъ. Одного его оставлять на ночь не слѣдуетъ. Да и вообще надо стараться, чтобъ кто-нибудь былъ при немъ.
— Да я, господинъ докторъ, и то предлагалъ, но баринъ не захотѣлъ. А сегодня я съ удовольствіемъ, — сказалъ камердинеръ.
Докторъ уѣхалъ.
Чувство необычайной тоски сжало грудь Сухумова послѣ отъѣзда доктора. Камердинеръ Поліевктъ топтался около него, пробовалъ заговаривать съ нимъ, но онъ отослалъ его. Онъ самъ сталъ топить каминъ, развелъ яркое пламя, освѣтившее спальню, но и это не помогло. Грусть давила ему грудь. Читать дневникъ бабушки онъ боялся. «Все вѣдь это съ дневника бабушки началось», — подумалъ онъ, позвонилъ Поліевкта и велѣлъ принести ему книги, привезенныя изъ Петербурга. Книги были связаны въ пачку. Сухумовъ развязалъ пачку и сталъ разбираться въ нихъ. Тутъ были сочиненія Тургенева, «Психологія» Гризингера, «Душа человѣка и животныхъ» Вунда, вообще, книги больше естественно-научнаго содержанія. Сухумовъ взялъ Вунда и принялся читать, но не читалось, и онъ закрылъ книгу.
«Тургенева развѣ, Толстого что-нибудь? — задалъ онъ себѣ вопросъ, но вспомнилъ, что докторъ не совѣтовалъ оставаться по долгу наединѣ. — Позову управляющаго и сыграю съ нимъ въ шашки», — рѣшилъ онъ и позвонилъ къ Поліевкту.
Поліевктъ какъ изъ земли выросъ. Оказалось, онъ сидѣлъ въ сосѣдней комнаткѣ и караулилъ барина.
— Позови сюда управляющаго и попроси его, чтобъ онъ шашечную доску и шашки съ собой захватилъ, — сказалъ ему Сухумовъ. — Отъ нечего дѣлать я хочу съ нимъ въ шашки сыграть. А потомъ приготовишь для насъ двоихъ здѣсь чаю и закусить.
Поліевктъ удивился и долго стоялъ, какъ-бы пораженный, и наконецъ спросилъ:
— Да подобаетъ-ли вамъ, Леонидъ Платонычъ, такая компанія? Вѣдь хоть и управляющій онъ, а простонародный человѣкъ. Давеча вижу я, онъ вдругъ въ руку сморкается, извините за выраженіе.
— Ну, что тутъ разговаривать! Позови… — сказалъ Сухумовъ, сморщившись.
— Воля ваша, а только онъ и разговоровъ настоящихъ господскихъ не понимаетъ.
Поліевктъ сходилъ къ управляющему и вернулся со скатертью, чтобы накрыть столъ для чая.
— Придетъ-съ. Рядиться началъ. Сапоги чиститъ, чтобы переодѣться изъ опорокъ. Вотъ какой онъ человѣкъ: въ опоркахъ на босу ногу дома ходитъ. А вы его гостемъ звать!
— Ну, не ворчи, не ворчи. Ты самъ-то умѣешь-ли въ шашки играть? — спросилъ его Сухумовъ.
— Да какъ-же не умѣть! Я и въ преферансъ… — похвастался Поліевктъ. — У меня племянница за телеграфистомъ и племянникъ мастеромъ на заводѣ на манеръ нѣмца…
— Ну, такъ вотъ завтра и съ тобой буду въ шашки играть.
— Не подобаетъ мнѣ съ вами… — съ сомнѣніемъ покачалъ головой Поліевктъ.
— Ну, объ этомъ потомъ будешь разсуждать, когда сыграешь. Зажги еще лампу.
— Это для управляющаго-то? Кажись, много чести.
Сухумовъ вспылилъ.
— Не для управляющаго, а просто хочу, чтобы въ комнатѣ было больше свѣта и веселѣе! — возвысилъ онъ голосъ. — И попрошу даже, кромѣ этой, принести еще лампу.
— Три лампы, ваше высокородіе, въ одной комнатѣ не полагается. Примѣта нехорошая есть, — опять возразилъ Поліевктъ.
— Эта примѣта относится къ свѣчкамъ, а вовсе не къ лампамъ.
— Нѣтъ, вообще, Леонидъ Платонычъ.
— А вообще если по огнямъ считать, то въ этой комнатѣ, кромѣ трехъ лампъ, еще два подсвѣчника по двѣ свѣчки будутъ.
— Правильно. Но лампы за лампы надосчитать, а свѣчки за свѣчки.
— Ахъ, какой наказательный человѣкъ! Ты меня изводишь! Изводишь больного человѣка! — вскричалъ Сухумовъ.
— Извините, баринъ, простите. Но если можно избѣжать, то отчего-же не принести четвертую лампу, если она есть!
— Да чего избѣжать? Чего?
— Три свѣчи или три лампы — о покойникѣ слышать. А съ какой-же стати вамъ это слышать? Лучше что-нибудь веселое слышать. Вы человѣкъ больной. Вамъ лучше веселое воображеніе имѣть. А то вонъ изволили подумать про покойника дѣдушку — дурно сдѣлалось.
Въ это время вошелъ управляющій съ шашечной доской и шашками. Онъ былъ дѣйствительно прифрантившись, въ черномъ сюртукѣ и въ черномъ шелковомъ жилетѣ съ крапинками. На шеѣ была бѣлая косынка, на бортѣ сюртука висѣли двѣ солдатскія медали на красной и голубой лентахъ.
— Здравствуйте, Сидоръ Софронычъ. Спасибо, что пришли, — ласково привѣтствовалъ его Сухумовъ. — Садитесь, пожалуйста. А я пригласилъ васъ, чтобы побесѣдовать съ вами, да и въ шашки сыграть. Очень ужъ скучно одному… такъ скучно, что не знаешь, куда дѣваться, чѣмъ заняться.
— Это вы правильно, это вы дѣйствительно, Леонидъ Платонычъ, — отвѣчалъ управляющій. — И мы то дивились, что вы нездоровый человѣкъ къ намъ въ глухое мѣсто одни пріѣхали. Хоть-бы сродственничка какого-нибудь привезли.
— Въ томъ-то и дѣло, Сидоръ Софронычъ, что у меня нѣтъ такого родственника. Пріятели мои отъ меня, какъ отъ больного человѣка, давно отшатнулись. Имъ нуженъ такой человѣкъ, который могъ-бы вмѣстѣ съ ними по разнымъ увеселительнымъ мѣстамъ порхать, однимъ словомъ — жизнь прожигать, какъ я прежде съ ними жизнь прожигалъ. А ужъ теперь не могу. Укатали Сивку крутыя горки, какъ говоритъ пословица.
— А вотъ, Богъ дастъ, поправитесь у насъ на легкомъ воздухѣ… - поклонился старикъ-управляющій.
— Да и не отшатнулись-бы пріятели, такъ судите сами, кого заберетъ охота ѣхать со мной зимой въ такую глушь деревенскую! — продолжалъ Сухумовъ. — Вѣдь всякаго одурь возьметъ. А что-жъ вы стоите? Садитесь пожалуйста… — опять пригласилъ онъ его.
— Не извольте безпокоиться. Мы постоимъ, — еще разъ поклонился управляющій.
— Какъ постоимъ? — удивился Сухумовъ. — Я васъ пригласилъ сыграть со мной въ шашки, а играть стоя развѣ можно! Нѣтъ, ужъ вы не церемоньтесь и садитесь. Мы вотъ сейчасъ будемъ чай пить… Потомъ закусимъ немножко. Вотъ стулъ… Садитесь къ этому столу. Кладите шашешницу и садитесь.
Уиравляющій положилъ на столъ шашечную доску и осторожно опустился на кончикъ стула.
— Курить не хотите-ли? Вѣдь вы курите? — предлагалъ ему Сухумовъ, подвигая коробку папиросъ и садясь противъ него.
— Благодаримъ покорно, — продолжалъ церемониться старикъ. — Зачѣмъ-же это я буду курить при господахъ! Я успѣю… Да и вообще я только трубку и на воздухѣ…
