Николай Лейкин - В родном углу
— Благодаримъ покорно, — продолжалъ церемониться старикъ. — Зачѣмъ-же это я буду курить при господахъ! Я успѣю… Да и вообще я только трубку и на воздухѣ…
— Курите трубку, если вы привыкли къ трубкѣ.
Но управляющій остался непреклоненъ. Онъ разставлялъ шашки на шашечной доскѣ.
Вошелъ Поліевктъ съ двумя зажженными лампами и злобно посмотрѣлъ на сидящаго управляющаго.
XIII
Въ шашки Сухумовъ игралъ плохо. Сыгравъ съ управляющимъ четыре партіи и проигравъ ему, Сухумовъ передъ чаемъ отправился, какъ предписалъ докторъ, гулять на дворъ. Ночь была тихая, небо — чистое, кокетливо мигали звѣзды, ярко выдѣлялось созвѣздіе Большой Медвѣдицы, вырисовывая фигуру кастрюли съ ручкой. Управляющій сопровождалъ Сухумова. Опять залаялъ большой кудластый песъ, умолкъ и, завилявъ хвостомъ, сталъ ласкаться. Какъ-бы подражая ему, затявкалъ щенокъ и тоже выбѣжалъ откуда-то.
Сухумовъ и управляющій ходили по двору. Сухумовъ жадно вбиралъ въ себя свѣжій морозный воздухъ и смотрѣлъ на небо.
— Ночь-то какъ хороша! А какая красота на небѣ! И тишина!.. Вѣдь вотъ въ Петербургѣ нѣтъ такихъ ночей. Въ немъ, застроенномъ большими домами и освѣщенномъ электричествомъ, не видать звѣздъ, — сказалъ онъ. — Развѣ черезъ Неву на острова поѣдешь. Но и тамъ, главнымъ образомъ, видишь зарево отъ электрическихъ фонарей. Вы бывали въ Петербургѣ, Сидоръ Софронычъ? — спросилъ онъ управляющаго.
— Не трафилось-съ. Въ Москвѣ былъ, когда на военной службѣ состоялъ, — отвѣчалъ управляющій. — Проходили мы черезъ Москву и ночевали въ казармахъ у Красныхъ воротъ гдѣ-то. А въ Петербургѣ не трафилось. Судя по описаніямъ и разсказамъ, Петербургъ — одно великолѣпіе.
— Почва, вода и воздухъ, въ немъ очень испорчены, поэтому его можно сравнить съ роскошнымъ гробомъ.
— Что вы! — удивился управляющій. — Говорятъ, электричество такъ блещетъ, что на улицахъ читать можно.
— Это-то вѣрно, но очень гнилой, нездоровый городъ. Созвѣздіе Медвѣдицы-то какъ красиво! — любовался Сухумовъ, продолжая смотрѣть на небо. — Вы знаете названіе звѣздъ?
— Слыхалъ я, что и Львомъ зовутъ, и Тигромъ, и Скорпіономъ, и Псомъ, и Венерой, но думаю, что все это язычество.
— Отчего такъ? То-есть какъ это?..
— А такъ-съ, что въ звѣздахъ должны ангелы небесные жить, херувимы и шестикрылые серафимы. И живутъ, и взираютъ на насъ… Звѣзда — это ангельскій домъ. А тутъ про звѣрей говорятъ. Тигръ, Крокодилъ, Медвѣдица… А Венера и Марсъ — прямо язычество. Вѣдь это боги нечестивые… Да ихъ и нѣтъ на свѣтѣ, и не было. Все это обманъ.
— Гмъ… А вы имѣете понятіе о звѣздѣ и ея величинѣ? — спросилъ Сухумовъ. — Самая малая изъ нихъ въ сотни разъ больше нашей земли.
Управляющій отвѣтилъ не вдругъ.
— Хоть вы и господинъ нашъ и баринъ ученый и я долженъ вамъ вѣрить, но вѣрить этому не могу, — сказалъ онъ. — Позвольте… Кто это могъ измѣрить? Какъ?
— Наука… ученые люди… астрономы… А какъ — путемъ инструментовъ и исчисленій…
Сухумовъ, понявъ міросозерцаніе управляющаго, не сталъ больше разубѣждать его въ немъ. Да и управляющій перемѣнилъ разговоръ.
— Завтра съ утра гору ледяную вотъ здѣсь строить вамъ начнемъ, а къ вечеру она готова будетъ, — проговорилъ онъ. — Къ вечеру и саночки для васъ приготовимъ.
Затѣмъ они ходили по двору молча, пока Сухумовъ не сказалъ, что ему домой пора. Онъ сталъ звать управляющаго чай пить и закусить, но тотъ отказывался, очевидно чувствуя не по себѣ эту компанію. Сухумовъ не настаивалъ, но сказалъ:
— А ужъ въ шашки прошу васъ каждый день заходить ко мнѣ играть. Все-таки это будетъ мнѣ маленькимъ развлеченіемъ.
— Слушаю-съ… Но вы плохо играете, обыгрывать-то мнѣ васъ совѣстно. Покойной ночи, кудрявыхъ сновидѣній желаю вамъ… — поклонился управляющій.
Они разстались.
Войдя къ себѣ въ-спальню, Сухумовъ сказалъ камердинеру:
— Второй приборъ можно убрать. Не захотѣлъ онъ ко мнѣ зайти чаю напиться.
Камердинеръ просіялъ.
— Уразумѣлъ таки! Понялъ, что не компанія… — пробормоталъ онъ.
Сухумовъ покачалъ головой, улыбнулся, смотря на камердинера, и проговорилъ:
— Ты, кажется, милый мой, ревнуешь меня къ нему.
— Что мнѣ ревновать!.. Ревновать мнѣ нечего. Вы не дамскій полъ. Прикажете туфельки и халатикъ подать?
— Ну, давай, давай… Что ужъ съ тобой дѣлать! Не хочется мнѣ раскисать-то въ халатѣ. Въ халатѣ ужъ очень раскисаешь. А докторъ велѣлъ бодриться, моціонъ дѣлать. Ну, а ты, Поліевктъ, умѣешь въ шашки играть? — спрашивалъ онъ камердинера, переодѣваясь въ халатъ.
— Я-то? Да кто-же въ эту игру играть не умѣетъ!
— Ну, вотъ, стало быть, иногда я съ тобой партію-другую сыграю…
— Что вы, баринъ! — улыбнулся Поліевктъ, насколько ему позволяла его сурово-строгая физіономія. — Мнѣ-то ужъ кольми паче не слѣдуетъ съ вами играть.
— Отчего?
— Оттого, что вы именитый баринъ, а я слуга — и ничего больше. Не подобаетъ.
Камердинеръ покрутилъ головой.
— Сыграешь! — кивнулъ ему ласково Сухумовъ.
— Прикажете, такъ само собой долженъ повиноваться. Но вѣдь это даже смѣхъ въ люди сказать: баринъ съ своимъ слугой въ шашки!..
Сухумовъ налилъ себѣ жиденькаго чаю пополамъ съ молокомъ, но ему не пилось. Поліевктъ приготовлялъ ему постель и косился на него и на поставленную къ чаю холодную закуску. — Ваше высокородіе, Леонидъ Платонычъ, скушайте хоть что-нибудь, — сказалъ онъ наконецъ, — а то вѣдь срамъ сказать, хоть-бы окрупенились! Вѣдь докторъ велѣлъ гулять и кушать.
— Но если не хочется? Вѣдь ѣсть безъ аппетита вредно…
— Да ужъ пару яичекъ-то всегда можно. А здѣсь яйца свѣжія… У управляющаго куры въ теплѣ и подъ печкой круглый годъ на кухнѣ несутся.
— Пару яицъ я съѣмъ и молокомъ запью, но немного погодя. А покуда садись и сыграемъ двѣ партіи въ шашки.
Сухумовъ поднялся и перешелъ къ другому столу, гдѣ была шашечница. Поліевктъ стоялъ смущенный.
— Что вы, баринъ… да развѣ это можно!
— Садись, садись… Отчего нельзя? — торопилъ его Сухумовъ. — Ужъ если, съ бариномъ въ одной комнатѣ будешь спать, то отчего-же въ шашки не играть?
— Спать я буду, Леонидъ Платонычъ, для караула, такъ какъ вы больной человѣкъ во всемъ своемъ составѣ. Чтобы подать что-нибудь, услужить…
— Спать для караула, а въ шашки играть для развлеченія. Садись…
— Нѣтъ, я стоя-съ. Вы сидѣть извольте… а я стоя… Я не могу этого передъ бариномъ…
— Но если я тебѣ приказываю. Вѣдь самъ-же ты говорилъ, что долженъ слушаться. Садись!
Поліевктъ покраснѣлъ и отвѣчалъ:
— Позвольте-съ… Но вѣдь вамъ все равно, если я стоя… Вѣдь для васъ та-же забава, а я и стоя могу.
Сухумовъ не возражалъ.
Были сыграны двѣ партіи въ шашки, при чемъ Поліевктъ все время двигалъ шашки, стоя у стола. Игралъ онъ отлично и то и дѣло предостерегалъ барина, говоря:
— Нѣтъ, такъ вамъ ходить нельзя… иначе я у васъ съѣмъ три шашки и сейчасъ-же стану въ дамки на генеральскій ходъ, и тогда вамъ крышка…
— Зачѣмъ-же ты это говоришь мнѣ? Зачѣмъ предупреждаешь? Дѣлай свое дѣло, играй, какъ слѣдуетъ, — сердился Сухумовъ.
Обязанъ вамъ дѣлать удовольствіе. Вѣдь вы изволите играть для удовольствія. Нѣтъ, и такъ ходить нельзя! Если вы такъ сходите, то я васъ сейчасъ запру, и запру въ двухъ мѣстахъ.
— Запирай, запирай! Я все-таки такъ пойду, какъ хотѣлъ, — упрямился Сухумовъ и проигралъ.
Выпивъ на ночь молока и съѣвъ два яйца, Сухумовъ спалъ ночь относительно спокойно, хоть. и просыпался нѣсколько разъ. Всю ночь въ спальнѣ его горѣла лампа малымъ огнемъ.
XIV
Ночью. Сухумовъ просыпался два раза послѣ двухъ сновидѣній. Ему снился прадѣдъ его Игнатій Васильевичъ. Сухумовъ даже разговаривалъ съ прадѣдомъ во снѣ и нисколько не пугался его. Прадѣдъ видѣлся ему во снѣ какъ-бы живымъ. Онъ сидѣлъ передъ лежавшимъ Сухумовымъ и былъ въ томъ-же мундирѣ Александра I, какъ и на портретѣ, сидѣлъ въ спальнѣ на креслѣ около кровати и, подмигивая глазомъ съ щетинистой нависшей бровью, говорилъ:
— Я грудью свое и отечество отъ наполеоновскихъ полчищъ защищалъ, подъ Бородинымъ былъ тяжело раненъ, въ лазаретномъ гноищѣ почти безъ медицинской помощи рану свою залѣчилъ и прожилъ до глубокой старости, разгибая ради потѣхи лошадиныя подковы. Ну, а ты-то что, мой милый потомокъ? Цѣлое полчище врачей лѣчило тебя, когда ты захворалъ — и все-таки ты неврастеникъ, неврастеникъ, неврастеникъ. Ты еще не дожилъ до тридцати лѣтъ, а ужъ старикъ. Я старикомъ пятаки мѣдные сгибалъ, а тебѣ, молодому человѣку, не раздавить въ рукахъ и грецкаго орѣха. Э-э-эхъ, ты!
И прадѣдъ ударилъ его двумя пальцами по лбу.
Сухумовъ сейчасъ-же проснулся. Въ спальнѣ горѣла лампа, на кушеткѣ похрапывалъ камердинеръ Поліевктъ. Сухумовъ сѣлъ на постели, приложилъ руку къ сердцу — сердцебіенія не было, пощупалъ пульсъ — пульсъ былъ ровный. Часы показывали три. Онъ сдѣлалъ нѣсколько глотковъ воды, легъ, обернулся къ стѣнѣ и опять заснулъ.
