Восемь белых ночей - Андре Асиман
Снаружи, на балконе, где стояли и охлаждались бутылки, он попросил бы меня ему помочь, прежде чем начать вытягивать пробки. Мы постояли бы неподвижно на холоде, в одних рубашках, глядя на черно-белую ночь над Манхэттеном, вслушиваясь в эхо веселой вечеринки из набитой квартиры в соседнем доме, сегодня тому два года, «Вот у них настоящая вечеринка, а у нас одна видимость». Отвел бы меня в сторонку и произнес с оттенком сварливости, и чего бы тебе на ней не жениться, что на деле означало: «Женись уже хоть на ком, роди детей, пока мы еще живы, – лучше сразу близнецов, чтобы побыстрее». А потом, сменив тему, он посмотрел бы сквозь стеклянную дверь в переполненную гостиную: «Полюбуйся на свою мамочку, за всеми ухаживает, кроме меня, Ксантиппа строптивая, вот она кто».
Я обвязывал одну бутылку за другой красными бумажными салфетками, чтобы скрыть этикетки, а потом крепко приматывал салфетки скотчем, который отец прижимал пальцем – так он поступал всегда, когда помогал мне заклеить неподатливый пакет, – тем самым извиняясь за импровизированную тираду по поводу детей и близнецов и за хроническую сварливую нотку в голосе.
Помню, как Ливия вышла на балкон покурить, как раз когда мы договорили. Она еще помогала мне завернуть столовые приборы в накрахмаленные салфетки, пока наша кухарка-бразильянка добавляла последние штрихи к ежегодному бомбино, а в окно просачивалась музыка. Я положил руки Ливии на бедра, осторожно повернул ее к себе и протанцевал с ней несколько па на морозном балконе, потом мы вернулись в гостиную, и моя безрассудная выходка сошла за молчаливое заверение, адресованное отцу, в смысле: видишь, папа, я времени зря не теряю, при этом я знал, что все это чистой воды притворство, – я знал, что он знает, что она знает: мы не продержимся рядом даже месяца, сезона, десяти дней.
– О чем вы тут говорили? – спросила она.
– Ни о чем. – Рассеянно.
– Обо мне, верно?
Она знала, что постепенно завоевывает его расположение. В ее это стиле – сложить два плюс два, вычесть мое неуместное «ни о чем» и получить результат – папину тираду про детей.
И десяти дней не пройдет, думал я. Отец, похоже, подметил, с каким выражением я слежу за ней – она вошла в комнату и заговорила с другими гостями. «С ума сойти, ухаживают за всеми, кроме нас – как будто знают, что ни черта мы их не любим».
– И куда ты сегодня? – спрашивает мама.
– На вечеринку.
– Всего на одну?
– Всего на одну.
От мысли попасть сегодня к Рейчел я, понятное дело, отказался.
– С кем-то пойдешь?
– То ли да, то ли нет. Пока непонятно.
– Тебе непонятно или ей непонятно?
– И это тоже непонятно.
Усмешка. Все у тебя как всегда. Тебе что-то нужно? Нет. Просто зашел поздравить с наступающим. Ну, если тебе нечем будет заняться ближе к вечеру, заходи еще, на Новый год много шампанского не бывает. В холодильнике есть бутылка, так, на всякий случай. Может, и зайду, говорю я, имея в виду: да, но ты особенно не жди. «Хоть постарайся», – роняет она последний призыв. Я отмалчиваюсь.
– Будь умничкой, поменяй мне лампочку.
Неудивительно, что дом ее похож на мавзолей. Я отыскиваю в кладовой лампочку, встаю на стул, вывинчиваю перегоревшую, меняю на новую. «Наконец-то!» – восклицает она и добавляет: вот теперь я тебя вижу. Я собираюсь надеть пальто.
Еще одна вещь, говорит она, будто извиняется. Не покажу я ей, как работает кофеварка, которую я подарил на Рождество?
Я знаю, чего она хочет. Чтобы я не уходил, по крайней мере так быстро. Побудь еще минутку, ну пожалуйста! Я достаю две капсулы с эспрессо, наливаю воды, вставляю вилку в розетку, нажимаю на красную кнопку, жду, когда перестанет мигать зеленый огонек. Теперь она хочет попробовать сама. Повторяем все снова.
Через две минуты мы сидим за столом, где завтракают, и пьем из дымящихся чашечек эспрессо без кофеина.
Ему бы очень понравилось, говорит она, рассеянно помешивая кофе.
Терпеть не могу, когда она заводит о нем речь. «Знаю, знаю», – извиняется она и тут же закуривает. Потом вспоминает, беззвучным движением собирается погасить сигарету. Нет, кури, говорю я, мне не мешает. То, что я сам пытаюсь бросить, еще не значит, что я вообще не выношу сигареты. То же самое, внезапно приходит мне в голову, можно сказать и про людей, и про массу других вещей. То, что они тебе недоступны, еще не значит…
Мама, видимо, прочитала мои мысли или сама была настроена на ту же волну. «Совсем не общаешься с этой Ливией?» Мы выстроили одну и ту же логическую цепочку, хотя ни она, ни я не хотим обнаруживать звенья, связавшие сигарету с Ливией. «Очень много курила, – добавляет она, будто бы заметая следы, – верно?» Постоянно, но ответ – нет, совсем не общаюсь. Ты всегда полностью сжигаешь за собой мосты. Иногда, говорит она, прекращаешь с кем-то видеться из страха, что человек тебе по-прежнему дорог. Или ты ему дорог. Иногда, отвернувшись от прошлого, со стыдом опускаешь глаза. Но не сдаешься. Ищешь других. Труднее всего – начинать все сначала, имея на руках лишь ту малость, которая осталась от прошлого раза.
Она задерживает дыхание, выпускает дым, отворачивается. Сейчас задаст вопрос.
– А эта новая лучше Ливии?
– Лучше, хуже, пока слишком рано – или поздно – судить. Не знаю.
– Смешной ты.
Гасит недокуренную сигарету. Смотрит на меня, потом мимо.
– Я тут встретила одного человека.
Она кого-то встретила.
– Ты кого-то встретила?
– Ну, не совсем так. Он узнал о папиной смерти и решил мне позвонить.
– И?
– У него несколько лет назад умерла жена.
Видимо, вид у меня не то ошарашенный, не то совершенно отрешенный.
– И?
– Мы когда-то были вместе.
– Вы когда-то были вместе.
Трудно представить ее с кем-то, кроме человека, рядом с которым она была всю мою жизнь.
– Я не понимаю.
– И понимать нечего. Мы с ним были знакомы задолго
