Восемь белых ночей - Андре Асиман
Тут бариста прокричал «Оскар!», очень громко. Я тут же вскочил, чтобы забрать кофе для Рейчел. Я пытался не привлекать внимания к своему прозвищу, однако понял, даже не глядя, что Рейчел удивилась. Клара получила очко и в этот самый момент упивалась победой – наверняка ей смертельно захочется сообщить мне об этом подмигиваньем. Кроме того, я знал, что, возможно, после этой победы Клара перестанет искать поводы невзлюбить Рейчел и с лица ее исчезнет это скучающее, несколько рассеянное, остекленевшее выражение, от которого начинаешь чувствовать себя жабой среди гигантов.
Я задумался, зачем сказал кассиру именно это имя: чтобы в очередной раз озадачить Рейчел, встать на сторону Клары, до того встав на сторону Рейчел, заставить Рейчел думать, что она меня потеряла, – хотя бы ради того, чтобы она вспомнила: про часть моей души она не знала никогда, ей даже и спросить-то не приходило в голову – вот теперь пусть расплачивается за то, что все эти годы не проявляла любопытства. Рейчел, которая, возможно, так и не сообразила, что от кассы выкрикнули именно мое прозвище, была сейчас не в настроении делать Кларе какие-то дружеские авансы, а если бы их сделала Клара, она бы не откликнулась. Кроме того, похоже, у них не нашлось общих тем для разговора, а мои неловкие попытки завязать беседу, чтобы развеять холодок между ними, не привели к успеху. Если бы они стали надо мной подтрунивать, чтобы хоть немного сблизиться, я бы им с удовольствием подыграл. Глядеть, как Клара посмеивается надо мной так и этак, а Рейчел соглашается с ее критикой и вставляет нечто вроде: «А правда ведь нет ничего хуже, чем когда он…» – Клара же с готовностью поддакивает и с той же готовностью довешивает еще и от себя, – все бы того стоило, только бы они подружились и тем самым замкнули бы нас троих в общий круг: так трое карапузов обматываются одним общим ремнем. А еще я боялся, что, дабы сквитаться со мной за угрозу оставить ее за рамками компании, Рейчел начнет бросаться намеками либо на Лорен, либо на женщину-призрака, которая вчера днем вызвала у них такой ажиотаж.
Рядом с нами уселась какая-то громкоголосая тетка – она разговаривала со своим детищем в коляске и одновременно болтала по мобильнику с мужем. «Вот умора – мамочка забыла положить сахар в кофе. Ну умора-уморушка!» Потом – повернувшись к мужу в трубке: «Скажи своему братцу, пусть засунет его себе в задницу». Клара, которую чужие громкие разговоры по мобильнику мгновенно выводили из себя, не сдержалась: «А ему больно не будет?» – спросила она вслух, повернувшись к тетке.
– Прошу прощения? – вздрогнула жена-мать-невестка, возмущенная таким нахальством.
– Я имею в виду, не будет ли вашему деверю больно, если вы что-то засунете ему в задницу? Или это тоже уморушка?
– Обалдеть можно от таких хамов, – продолжила тетка телефонный разговор с мужем. – Просто вообще, что себе позволяют. Слушают, что другие говорят, – делать им больше нечего.
– Да что вы, есть, конечно. Засовывать всякое-разное друг другу в задницу, – вступила в разговор Рейчел. – Можете рассказать, как это делается.
– Да боже ж мой! – Тетка закатила глаза. – Вы мне дадите с мужем поговорить или как?
– Говорили бы потише – мы бы в жизни не узнали, чем вы там с муженьком занимаетесь в чужих задницах, согласны?
– Да ну вас. – И, повернувшись к младенцу с видом добродетельной мамаши: – Сейчас мамочка нам снимет пальтишко, а то нам жарко.
Олаф не сдержался:
– Мумотька симет патисько, а то ням зяйко!
Мы все покатились от хохота – а с нами и сидевшие дальше, в том числе и молодой человек, что разглядывал нас из-за соседнего столика. Мне пришло в голову: наверное, обе эти женщины нравятся мне потому (и потому же мне не понять, почему они не сошлись с первого момента), что я всегда знал за ними это общее бойкое и лукавое свойство: способность злорадствовать, не переходя грань жестокости.
Или я вновь ошибаюсь касательно Клары? Может, она действительно жестока, и только? Или мне нравится подвергаться этой якобы жестокости с ее стороны, чтобы потом лицо ее озарилось добротой – так на лице сурового инквизитора порой мелькает сострадание?
Когда они разговорились, я в какой-то момент заметил, что Рейчел неприметно пытается привлечь мое внимание. Когда ей удалось перехватить мой взгляд, она качнула головой – раз, другой, очень быстро, как будто телеграфируя вопрос: «Кто она такая? Ты откуда ее выудил?» Я стремительно отвел глаза, мне не хотелось вступать в этот потайной диалог, но потом до меня дошло, что она обращается ко мне совсем с другим вопросом: «Это та самая, из-за которой ты вчера весь день хлюпал носом?» Я собирался было ответить: нет, то был другой человек – не хотелось, чтобы Рейчел, которая так хорошо меня знает, выяснила, что вчерашняя