Смерть приходит с помидором - Светлана Аркадьевна Лаврова
– Но вы нам надоели хуже горькой редьки, – продолжил Макс. – Поэтому шли бы вы отсюда далеко и надолго, а то я как заведующий пробью тендер на покупку атомной бомбы и шарахну вас так, что мало не покажется!
– Ну вот, опять угрозы, – погрустнел Митя. – А надо по-хорошему.
– Доброе утро! Как Ника? Как Тимофеев? Смерть не приходила?
– Двадцать лет учу тебя, Варвара, что утром добрым не бывает, а ты все на что-то надеешься, – проворчал Макс. – Ника нормально. Тимофеев погано. Смерть не приходила. Вон Митя предлагает с ней по-доброму договориться, а не швыряться тяжелыми предметами и не орать неприличные слова.
Варвара плюхнулась на свое место на диванчике и задумалась.
– Интересная идея, – сказала она. – Мы принимаем Смерть на работу в отделение. Макс, какая ставка у нас вакантна?
– Санитарская, – сказал Макс. – То есть младшей медсестры. После того как санитаркам по закону увеличили зарплату, их всех начальство перевело в младшие медсестры, потому что у младших медсестер зарплата намного меньше, а делают они то же самое.
– Принимаем Смерть на ставку младшей медсестры…
– Младшей, но любимой, – вспомнил Макс Гюльчатай из «Белого солнца пустыни».
– Смерть на утренней линейке доказывает, что вот этого пациента Потапченко она должна забрать себе. Мы возражаем, убеждаем, наконец, Макс властью заведующего запрещает ей забирать Потапченко. Смерть ворчит, но слушается. Потапченко выписывается здоровым. Счастливый конец.
– Потом Она просит, чтобы ей тоже дежурства ставили, – продолжил эпопею Павел Борисович. – А то все дежурят, а Она нет. Мы не разрешаем – Она на дежурстве развернется и устроит Мамаево побоище.
– Потом мы все идем на общую линейку, – подхватил Макс. – Там начмед оглашает неприятный факт: покойный пациент Н. с того света написал жалобу на наш Онкоцентр самому президенту. Жалуется, что он, Н., неправильно помер. И Смерть, работающая в нейрохирургическом отделении, действует непрофессионально. Президент читает эту жалобу на Смерть, пересылает нашему главврачу, тот – начмеду, начмед – мне. Я влепляю Смерти выговор за несанкционированное консилиумом взятие пациента на тот свет. «Да это когда было! – оправдывается Смерть. – Три месяца назад! Я тогда еще у вас не работала!»
– Нет-нет, лучше по-другому! – веселится Мигель (по-настоящему Михаил, а Мигель – из-за испанского экстерьера), самый молодой хирург отделения. – Сказать Ей: мы тебя как порядочную приняли на работу в клинику. В клинику! Значит, ты теперь клиническая смерть! И не выпендривайся. А уж клиническую смерть наши реаниматологи за нефиг делать победят.
Кирилл одобрительно хмыкнул, Макс нахмурился:
– Кстати, о реанимации. Вы меня с вашей Смертью совсем с толку сбили. Варвара, тебе надо сходить в реанимацию посмотреть Федорова. Парни сомневаются, но, похоже, там смерть мозга. Ты с кем сегодня в операционную?
– С Алексеем Олеговичем вторым туром на интрамедулляр. Кирилл без меня Нику доделает, он верх отработал и уже вниз ушел, там моей работы нет.
– Хорошо, спокойно все успеешь.
– Тогда я пошла, вы на линейке без меня обойдетесь.
– Дмитрий Иванович, вы пока можете сходить и посмотреть обследование при предполагаемой смерти мозга, – предложил Макс.
– И заодно покатать тяжелую тележку, – обрадовалась Варвара. – Ребенок, ты будешь везти аппарат, а я – идти рядом, как королева. Покойный московский профессор Зенков, ас электроэнцефалографии, знаешь, как меня называл? Электрографиня! А графини телеги не катают, они же не кобылы. Или нет – я покачу легкий допплер, а ты – тяжелый энцефалограф, все равно энцефалограмму делать придется, так чтоб два раза не бегать. Мне еще потом ЭЭГ пациентам из радиологии снимать. Да, чуть не забыла. Макс, меня завтра в зоопарк вызвали, интраоперационный мониторинг бенгальскому тигру делать. Можно я уйду?
«Это какой-то розыгрыш, – подумал Митя. – Не буду проситься с ней в зоопарк, а то все подумают, что я поверил, и будут смеяться».
– Иди, – вздохнул заведующий. – У тебя операции завтра нет, иди поразвлекайся с тигром.
– Какое развлечение, они предыдущего чуть не потеряли на операции, заглубили наркоз, – возразила Варвара. – Они же тигров не интубируют на небольшие операции. Оперируют на свободном дыхании. Ну он и перестал дышать. Еле спасли. Все, я пошла в реанимацию.
Варвара и Митя спустились на второй этаж, где было Варварино царство – кабинет нейрофизиологических исследований. Варвара приготовила оба аппарата.
– Вот этот бери и пошли, – скомандовала она. – В РАО, то бишь реанимационно-анестезиологическое отделение, делать допплер, то бишь ультразвуковое исследование сосудов мозга, пациенту Федорову. Он вчера уже был плох. Большая очень опухоль, субтотальное удаление, и все пошло через пень-колоду – кровоизлияние, ангиоспазм, давление роняет, опухоль растет даже после операции… все равно парни из РАО его тянут, накачивают вазопрессорами и лечат по полной – а вдруг?
– А разве бывает «вдруг»? – печально спросил Митя.
– Бывает, – кивнула Варвара, выкатывая из кабинета энцефалограф. – Вот здесь бери и кати осторожно одной рукой, а второй поддерживай этот блок, чтобы не свалился. Тележка не рассчитана на энцефалограф, купили что подешевле. Аппарат-то отличный, а тележка хлипкая. Вези, а я допплер повезу. Правь к грузовым лифтам. Так вот, о том, бывает ли «вдруг». В позапрошлом году лежал Наумов с кровоизлиянием, восемнадцать лет мальчику. Ни дышать, ни глотать, ни соображать. Тоже думали – все. А у меня на энцефалограмме альфа-ритм прописывался, мозг реагировал на свет и звук, и я каждый день матери говорила – нет, он может выздороветь. Вон приходил недавно показаться – кудрявый красавец, в институте восстановился после академки. Или был такой Разговоров – 85 суток в реанимации, потом 20 суток в палате интенсивной терапии. Макс говорит, что через полгода он придет к нам на консультацию своими ногами, а рассудок уже и сейчас ясный. Это к вопросу «спасать или не спасать» – спасать. Иногда не срабатывает: спасти спасут, человек дышит, ест, спит… но кора мозга пострадала, и это уже не человек. Вегетативное состояние называется – в переводе «овощное» состояние. Тут я тоже пригождаюсь: делаю пробу с реланиумом, она показывает, есть ли вероятность перехода на малое сознание. Знаешь как? Пишется энцефалограмма, потом вводится реланиум, и ждем две, три, пять минут. Если на энцефалограмме увеличивается бета-ритм, то есть высокая вероятность перехода на малое сознание. Эх, малое – оно малое и есть: узнавать маму, говорить несколько слов, радоваться, когда вкусно, и огорчаться, когда описался… Эту пробу в Питере придумали, в институте Поленова. Да где этот лифт, он приедет или нет в конце концов?
– А бета-ритм – это что? – спросил Митя.
– Это вы в институте проходили, но все забывают. Энцефалограмма – запись биоэлектрической активности мозга. У человека на энцефалограмме несколько видов ритмов. Альфа-ритм 8–12 в секунду, затылочный, пишется при закрытых глазах – нормальный ритм расслабленного бодрствования. Бета-ритм – 13 в секунду и выше – тоже нормальный ритм в
