Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Потом появился Вили и полностью стер из ее жизни Австро-Венгрию.
Как-то в сентябрьскую субботу, когда все еще можно было купаться в море, он материализовался на пороге дома на Карсте: тощий мальчишка с черными глазами и темной хулиганской челкой, на нем спортивные штаны и футболка с «Црвена звезда»[17], которую он, похоже, носит не снимая, на поясе повязана толстовка, на плече – спортивная сумка, в которой умещается весь его багаж, а в руке – игрушечная ракета. Отец Альмы треплет его по волосам и весело улыбается, как всегда, когда у него возникает потребность в семье, чтобы избавиться от тревог и забот, которые его обуревают в жизни по ту сторону границы.
– Альма, это Вили. Вили, это Альма.
Они посмотрели друг на друга враждебно. Обоим по десять лет, но она выше его на несколько сантиметров.
Что это за мальчик, откуда он, на каком языке говорит, пока он не проронил ни слова, – эти вопросы не успели сорваться с уст Альминой матери, потому что муж поцеловал ее, подтолкнул по коридору в спальню и закрыл за собой дверь. И рассказал ей все во всех подробностях. Так он иногда ночами не дает ей спать, делясь политическими тайнами, которые не должны выходить за пределы номера в каком-нибудь отеле: про исчезновения и месть, ей потом это неделями снится, и там всегда фигурирует жестокость мужчин и коварство женщин. О женщинах отец вообще любит порассуждать, как влюбленный, который способен говорить о предмете своей любви с кем угодно, даже со стенами. Мать всегда его слушает, отца успокаивает ее молчание. Когда слов становится слишком много, она гладит его по голове, расстегивает брюки, они занимаются любовью, зажимая друг другу рот, чтобы не разбудить девочку. Утром он всякий раз выходит в трусах и рубашке приготовить яичницу с грудинкой на завтрак, веселый, как мальчишка, который только что узнал, что его c плохими оценками все же перевели в следующий класс. Несколько дней он насвистывает рок-н-ролл, беззаботно кружит по дому, жуя изюм и рассказывая сараевские анекдоты. Потом ему становится скучно или не хватает той жизни, и он уезжает.
– Он побудет у нас некоторое время, – говорит отец в тот сентябрьский день, подталкивая бессловесного мальчишку в середину комнаты. – Альма, поговори с ним, ладно?
Он подмигивает дочке, их тайные поездки на остров, неотразимое чувство сопричастности, которое способны создать эгоисты и изобретатели историй перед тем, как исчезнуть.
Альмина мать воспринимает нового жильца с энтузиазмом: в первые дни она торопится обеспечить его самым необходимым, покупает словарь, чтобы общаться, хотя Вили не проявляет особого интереса, записывает его в школу благодаря новехоньким документам и времени, когда на все смотрят сквозь пальцы, готовит пиццу и мороженое с безе. Сажает с детьми фасоль в стаканчиках с ватой, но ребята уже выросли из таких развлечений, они отвлекаются, и ей приходится все доделывать самой. Альма же, воспользовавшись тем, что чужой ребенок притягивает к себе все внимание матери, сбегает к более интересным занятиям на кладбище австрийских солдат.
Проходят недели, Вили остается неприступным, а Альмина мать сдается, ее выдержка сходит на нет так же быстро, как энтузиазм. Фикус в гостиной начинает облетать, и дом постепенно погружается в хаос изнурительных напрасных усилий. Мать перестала готовить и вечерами плачет на диване, проклиная мужчину, за которого вышла замуж, дети обескураженно держатся подальше.
Но вскоре приходит подмога. Подруги и друзья из Города душевнобольных, а также соседи, которым мать спасала герани от гусениц, дарила подушки, расшитые гортензиями, все те люди, которые смеялись с ней вместе и делились личными бедами. Они приходят вереницей с мисками рисового салата, замороженными креветками и майонезом, они пылесосят полы, ставят на проигрывателе Pazza idea[18] Патти Право. Веселье снова наполняет комнаты. Однажды какой-то врач, который хорошо ладит с дикими детьми, уговаривает Альму и Вили поиграть в бочче[19] в саду. Врачи смеются, дети без особого энтузиазма бросают шары в паллино[20], но чаще всего эта атмосфера взрослой поддержки только подпитывает их общую враждебность к окружающему миру.
После обеда Вили часто заходит в комнату Альмы – единственное место в доме, которое вызывает в нем любопытство. Он роется там каждый раз, когда видит, что Альма уезжает на велосипеде по тротуару – светлый хвост мотается по спине – и исчезает в направлении рощи. Тогда он открывает ящики стола, листает книги, ставит кассету на маленьком магнитофоне на минимальной громкости, но там только детские сказки, забирается под одеяло и, лежа в кровати, смотрит в потолок с нарисованными облаками, ворует носки, или резинку для волос, или кубик «Лего» – всякие бесполезные вещицы.
Это входит в привычку, и, само собой, бдительность притупляется, так что однажды Вили бесцеремонно вваливается в комнату и замечает Альму, когда уже слишком поздно придумывать отговорку. И Альма замечает его.
Она стоит на коленях на полу, ее почти не видно за письменным столом, в руках ножницы, а перед ней куча искромсанной одежды: пестрые юбки в цветочек, шерстяные чулки с блестками, майки со стразами. Одежда, которую он на ней никогда не видел, ведь она, как и он, носит только джинсы, толстовки и футболки Fruit of the Loom.
Они смотрят друг на друга: Вили в пижаме посреди комнаты и Альма в углу, и та явно хочет спрятаться от посторонних глаз в собственном доме. Вили понимает, что это одежда, которую покупает ей мать, Альма понимает, что это он таскал ленты, ластики и носки, которые она считала потерянными.
– Это поделка для школы, – говорит она, придерживая коленом ворох тряпья на полу.
– Я искал… – начинает он, но замолкает на середине фразы.
Теперь у них есть общий секрет, и это им обоим совсем не по душе.
Вили так и носит много дней подряд, не снимая, футболку с «Црвена звезда», с самого приезда, и никто не пытается заставить его переодеться, даже когда он заляпывает ее расплавленным маслом от клецек.
Только спустя некоторое время, когда уже становится ясно, что Вили останется с ними надолго, отец Альмы – главный по объяснениям – сажает ее на качели в саду и рассказывает, что Вили – сын его близкого друга, главного редактора еженедельного политического журнала NIN, и преподавательницы Белградского университета, им
