Босиком по Нью-Йорку - Петр Немировский
***
Над магазинчиком «Дикие свиньи», на втором этаже, — обитая жестью дверь. За нею, в небольшой ярко освещенной комнате, три шамана-художника, окуная электроиглы в чернила, делают клиентам татуировки. На топчанах, стиснув зубы от боли, лежат две абсолютно раздетые девушки и один парень. На стенах висят образцы: витиеватые узоры, змейки, бабочки — выбирай, чего душа желает, и ложись. Самая дешевая наколка стоит здесь семьдесят долларов.
Джон Хинклей, с вытатуированной на горле огромной разноцветной бабочкой, в этом бизнесе уже более пяти лет. Он не профессиональный художник, а самоучка. Джон уверен, что татуировка — это средство проявить свою индивидуальность и потому она будет существовать вечно. По его наблюдениям, женщины теперь гораздо чаще мужчин ложатся под иглу татуировщика. Места на теле выбираются согласно желанию обратить на себя внимание противоположного пола. Мужчины предпочитают спину и предплечья, женщины — грудь, бедра и лодыжки. Женщинам, кстати, больнее, но они знают, во имя чего терпят боль.
— Городские власти требуют от нас соблюдения всех мер предосторожности против заражения СПИДом и другими вирусами. За нарушение штрафуют, — жалуется Джон. — Для каждого клиента нужно использовать новую иглу и новую баночку чернил.
Вытатуировать Ленина, Сталина или Путина Джону пока никто не заказывал. Но если принести с собой фотокарточку, то из уважения к русским он перебьет хоть спереди, хоть сзади, будут как живые.
Кстати, о политике. Самые ядовитые, политически похабные надписи и изображения на футболках впервые появляются здесь, на прилавках магазинов, а потом расходятся по всему городу. Скажем, чего стоит мэр Блумберг с торчащей из задницы сигарой (ответ на борьбу мэра с курением).
Постоянство этой улицы поражает. За последние пятнадцать лет облик района East Village менялся не раз. Выходцев из стран Восточной Европы потеснили латиноамериканцы, с недавних пор здесь стали селиться азиаты. Словом, на East Village, как и везде в Нью-Йорке, все течет, все меняется. Только улица Святого Марка остается в своем первозданном виде.
***
Завершить оформление тела можно в салоне «Андромеда». Это — ювелирная мастерская тела. Мастер по имени Филипп, с серьгами в бровях, ноздрях, губах, подбородке, горле (дальше футболка), пробив дырку, вставляет очередному клиенту серьгу. Запретных мест нет. Отдельный кабинет и строгая конфиденциальность. На прилавках колоссальный выбор серебряных колечек. Рядом, словно экспонируя товар и работу мастера, стоят две девушки, на чьих лицах свободного от колец места практически нет.
В «Андромеде» очередь. Валит желающий самовыразиться народ. Чтобы попасть на прием к мастеру, нужно ждать. Однако уже смеркается. Конечно, ежели в твоей ноздре ни единой серьги, то можно и подождать.
Все же лучше выдвигаться в сторону метро. Тем более на углах все больше негров, предлагающих сомнительно пахнущие сигаретки, все громче музыка из дискотек в подвалах. А из парков, утомленные сентябрьским солнцем и лежанием на траве, звеня металлом, в полиэтилене и коже, в наколках и серьгах, с красно-зелеными торчащими волосами, выходят на улицу Святого Марка нынешние ее хозяева — дети богатых родителей, бунтари, отбросы общества, словно стая разноцветных бабочек или дикое первобытное племя.
2012 г.
ТЮРЕМНЫЙ ЭСКУЛАП
— А вам тюрьма, случайно, не снится?
Он улыбается, потом слегка хмурится, пытаясь что-то припомнить.
— Недавно приснилась больница, койки, пациенты. Но как-то смутно, утром все забыл. В зоне прошла почти вся моя жизнь...
Тюремный врач. В представлении многих наверняка это словосочетание находится в одном ряду со словом «костолом». Вкрайнем случае — неудачник, который не сумел сделать карьеру в гражданском мире и поэтому перешел работать в мир за колючей проволокой. Соблазнился на государственные льготы. Ни о клятве Гиппократа, ни о каком-то милосердии тут и речи быть не может. Но как примитивны порою такие представления!
Аркадий Сноль двадцать пять лет проработал начальником больницы, которая обслуживала все колонии, тюрьмы и следственные изоляторы Татарии. Среди его больных были и мелкие воры-карманники, и отпетые рецидивисты.
— Если бы я мог пойти работать в американскую тюрьму — пошел бы, не задумываясь, — говорит он.
— Он даже узнавал, какие для этого нужны документы. Но оказалось, что в Америке для работы врача иммигранту нужно подтвердить диплом мединститута, а это нелегко, особенно если тебе за шестьдесят. Иначе, не сомневаюсь, Аркадий лечил бы уже американских зэков, — подключается к разговору его жена Анна.
Тем не менее он все равно лечит американских зэков-наркоманов, выпущенных из тюрьмы при условии, что они пройдут курс лечения. Категории его больных во многом сходны, разве что те, в России, были еще за колючей проволокой, а эти, в Америке, уже на свободе.
КАК Я СТАЛ ЛЕПИЛОЙ
Начнем, однако, по порядку и перенесемся в 1960 год, когда выпускник Харьковского мединститута Аркадий Сноль, ни сном ни духом не помышлявший о работе тюремного врача, влюбляется в выпускницу автодорожного техникума. Она получает распределение в Казань, а он, имея на руках направление «в другую сторону» — в Сумы, едет за любимой в Казань. Там они женятся и... без направления института на работу его никто не берет. Как быть? Знакомый предлагает пойти работать в МВД. Аркадий соглашается, всемогущее МВД быстро устраняет все формальные проволочки, и 23-летний выпускник института, который еще недавно в лабораториях резал лягушек, становится врачом медчасти Казанской колонии строгого и особого режима.
В зоне битком набитые бараки, отбывают сроки и новички, и рецидивисты со сталинских времен: одни получили срок за несколько убийств, другие — за украденную буханку хлеба.
— Вспоминаю первый день: ноябрь, метет снег. Я пришел в колонию в отутюженных брюках, новое пальто, шапка-пирожок. Во дворе колонии сидят заключенные, сколачивают ящики. Иду, а вслед несется: «Стиляга! Пижон! Лепила!» Такое ощущение, что иду сквозь строй. Но понимаю: на эти провокации поддаваться нельзя, нужно молчать и внешне сохранять спокойствие, хотя, честно признаться, коленки подрагивали. Зэки сразу берут на испуг. Они давят и, если поддаешься, чувствуют это. Главное — выстоять первое время, не сломаться.
— А что значит «лепила»?
— Так заключенные окрестили медперсонал: «Эти граждане начальники в белых халатах что-то лепят в своих лечебницах». Оперативный состав они называли кумовьями, потому что те якобы «крестят зэков на новые сроки». Прозвища, как видите, несколько оскорбительные. Я рассказываю это для того, чтобы показать: ко всей администрации колонии отношение заключенных было одинаково негативным. Но существовало и различие: оперативникам не доверяли, их побаивались, врачей же почитали за спасителей.
— Кто вам раскрывал премудрости тюремной субординации?
—
