Хоспис - Елена Николаевна Крюкова
Две, три секунды сумасшедшего восторга, счастья – и целая жизнь каторги.
Несколько месяцев торжества и сытости – и всю жизнь в бараке, под столом, догрызать чужую, уже дочиста обгрызенную кость…
За что мы платим так щедро? Всей кровью? Я кровью не подрядился платить! А вот вышло так, что – заплатил. Это рок, я понял, поздно понял; от него не уйдешь.
А только идти вперед, идти; это одно и остается.
И я шел, батя. Я шел.
Батя, и вот я вошел в город. В свой, в родной. Что такое "родной"? Я это забыл. Я все забыл. Я медленно двигался по улицам, как во сне. Я вспоминал. Вспоминать, бать, оказалось очень больно. А я боли боялся. Я отворачивался от нее. В этих дворах я бил морду, и били морду мне. В эти дома я залезал, воровать. Сюда меня водили, в библиотеку. Сюда – на занятия спортом. Давно погиб тот стадион. Сломаны трибуны. Весь в трещинах асфальт. Здесь собираются юнцы, чтобы выпить и покурить. Бесприютные влюбленные целуются на грязных скамьях. Я вор, но я не смог ни у кого богатого своровать счастье для своих людей и своего времени. Да что там! Для себя. Я шел и понимал: я несчастен, и единственное, что мне осталось на земле, это прийти к родному порогу. И постучаться в родную дверь. И, если мне никто не откроет, лечь на порог и так замерзнуть. Как собака.
Я, кажется, здесь заблудился, никак не мог найти наш дом, ну, не смейся, просто название улицы забыл. И как ехать забыл, и как идти, не помнил. Кружил-кружил, блуждал, плевался, чертыхался. Все больше замерзал. Себе говорил: ну зайди в магазин какой, или на рынок, или в любой подъезд, согрейся! Ноги очень мерзли. Я то и дело привязывал веревками свои несчастные подошвы. Экие люди, хорошую обувь не могут подарить, дарят плохую. Избавляются от хлама. А другой человек этот хлам с радостью донашивает. Или нет! Донашивает, проклиная! Вот как я. Вез ногами по снегу. Шел во тьме под фонарями. За мной тянулись по снегу два следа, как от гусениц танка, я однажды обернулся и посмотрел. Как за насекомым. Будто два гигантских червя тут проползли. Фыркнул, засмеялся. Мимо бежал мальчишка с клюшкой, на каток, в хоккей играть, увидел мою улыбку, сплюнул в снег: "Фу, нищий, беззубый какой!"
Каток…
Каток, каток. Да, точно! Каток! Как он мог забыть. Каток с их домом рядом. Найти каток, а там совсем немного между домами пройти. Он крикнул вслед бегущему мальчишке: "Эй! Парень! В какую сторону каток?!" Парнишка оглянулся и выкрикнул на бегу: "Вон туда!" Марк пошел за мальчонкой, вскоре потерял его из виду. Он теперь знал дорогу.
Он миновал каток, его ярко горящие белые фонари, искоса глянул на изрезанный коньками, прозрачно-серый, нежно припорошенный снегом лед за туго натянутой, проржавелой стальной сеткой, прошагал одним проходным двором, другим. Вышел на улицу. Не узнавал ее. Глаза щупали безмолвные стены. Молча кричали окнам: отзовитесь! Окна молчали. Зашторенные и голые, открытые настежь тьме и свету. Глаза бегали по стеклам, ловили в них отраженья фонарей. Каждый фонарь – маленькое солнце. Оно погаснет, когда закончится ночь. Человек его выдумал, чтобы освещать свою тьму.
Когда встает настоящее солнце, все поддельные солнца гаснут.
Марк шарил глазами по дверям. Все подъезды всего мира похожи друг на друга. Ободранные двери, разломанные ступени. Человек лентяй, он не может сам обиходить свое жилье.
Как войти? А вдруг здесь заперто? Он с трудом втащил свои ноги на крыльцо. Пришлось ногам помогать руками. Он брал ногу и руками переставлял ее со ступени на ступень. Так он втянул себя поближе к двери.
Черт, наверное, здесь закрыто. Сейчас везде закрыто. Надо нажимать на клавиши. Буквы, цифры. Секретный код. Он забыл номер квартиры. При чем тут квартира? Может, они все умерли, подумал он, и тут ему стало слишком холодно. Он застучал зубами. Всунул руки в раструбы дырявых рукавов и так, сгорбившись, стоял.
Мороз щипал глаза.
За ним зашуршали по льду шаги. Круглая подвижная старушка вкатилась кошачьим клубком на крыльцо, покосилась на Марка. Отодвинулась от него. "А ты, милок, куды?" Он поглядел на старуху слепыми от слез глазами. Я, он растерялся, надо было что-то говорить, да я, да вот, к Матвей Филиппычу, я… плохо мне… "А, больной! – понятливо заверещала старушка, – Господи ты ж Боже мой, а до чево ж болезный! Кожа да кости! Ты, што ль, из приюта из какова? из дома престарелых? ай-яй, как одет-ти, ну и одежоночка на табе, милочек! как ты ею в морозы-ти спасаешьси! А хошь, я табе куртешку нову дам? У мене внучок на войне тута недавно сгиб, дык от нево осталаси!" Марк молча повел в воздухе рукой: спасибо, не надо, – и тут его опять скрутил кашель. Старуха терпеливо ждала, пока он откашляется и вытрет ладонью кровь с подбородка. Он раздышался. Старуха распахнула перед ним дверь.
И он переступил порог.
Они вместе, вдвоем, он и круглая как мяч старуха, дошли до его родного этажа; старуха указала пальцем на дверь: "Вот тута дохтур твой обитаить!" И покатилась вверх, все вверх и вверх, теплым зимним колобком, румяная, сморщенная, улыбчивая, и он никак не мог вспомнить, новая это соседка или старая, а может, он знал ее еще девчонкой, и они ровесники, женщины, бывает, старятся очень быстро: те, кто рано рожает и впроголодь живет.
Он слепо стоял перед дверью, качался. Глотал воздух лоскутами легких, как вино. Пил его, пьянел. Никак согреться не мог. Дрожал. Надо было позвонить. А может, постучать. Над его лбом моталась кнопка звонка. Он поднял руку, чтобы позвонить. Потом опустил и положил ладонь на дверную ручку. Нажал. Дверь подалась под рукой. Он стал толкать дверь вперед, она открылась широко. Он вошел. Оставлял следы в прихожей. Дышал шумно, тяжело. Хрипел. Старался не кашлять. Хрипы раздирали грудь. Сам себе казался старой тряпкой, и ее рвут на части сильные руки. Прошел в комнату. В кресле, спиной к нему, сидел старый лысый человек в красном халате. Руки старика лежали на подлокотниках кресла. Руки задрожали. Вцепились в подлокотники. Медленно, трудно старик встал. Колени его подгибались. Он обернулся. Марк шагнул вперед. Хрипы в груди клокотали. Ноги перестали его держать. Он повалился к ногам старика. Наклонил голую, в колючках волос, грязную голову. Шапку, похожую
