Песчаная роза - Анна Берсенева
– А ты сумеешь?
– Конечно. – Алеся улыбнулась. Улыбка была невеселая, но все-таки. – Все медики умеют.
– Я тебя хоть провожу, – вздохнула Соня. – До лифта.
Они вместе вышли из машины, зашли в подъезд. Ощущение одиночества оказалось для Романа таким неожиданным, словно не в этом ощущении шла до сих пор его жизнь.
Гроза, давно собиравшаяся, разразилась в ту минуту, когда Соня показалась в дверях подъезда. Роман не успел выйти ей навстречу – хотя чем он мог бы защитить ее от дождя, у него даже зонтика не было, – как она уже подошла к машине. Он открыл дверцу, Соня села рядом с ним на заднее сидение и назвала водителю свой адрес – Большой Козихинский переулок. Она промокла, пока шла от подъезда.
– Роман Николаевич, я вам благодарна безмерно, – сказала Соня. – И Алеся тоже. Когда адвокат пришлет вам счет, перешлите его мне, ладно?
– Счет…
Он чуть не начал отнекиваться, но Соня положила руку на его руку.
– Конечно. – Ее голос звучал твердо. – Ведь это не на митинге случилось.
Горло у него перехватило, и он молча кивнул. Она десятки раз касалась его руки, когда надевала пульсоксиметр. Ее прикосновение было ему знакомо. Но волнение, охватившее его сейчас, не было знакомо совсем.
И вдруг Соня заплакала. Зарыдала, дрожа и всхлипывая, закрыла лицо руками, прижала их к губам, чтобы рыдания не были слышны, уткнулась лбом в его плечо, наверное, для того же… Он застыл от растерянности. И от чувства – того самого, незнакомого, – которое растерянностью не было. Оцепенение длилось несколько секунд. Потом он обнял ее плечи одной рукой, а другую положил ей на затылок. Пальцы утонули в ее волосах, как в песке.
Гроза громыхала так, что машина вздрагивала, когда останавливалась на светофорах. Соня еще несколько минут всхлипывала. Потом затихла. Потом подняла голову, посмотрела ему в глаза. Ее глаза светились в сгустившихся сумерках, как драгоценные камни.
– Вы редкостный человек, – сказала она. – Драгоценный. Извините меня.
Он хотел спросить, за что, но из горла вырвался лишь какой-то странный звук, невнятный и жалобный.
– Невыносима беспомощность перед злом. И бессильная ярость невыносима, – сказала Соня. И, почувствовав, наверное, что он вздрогнул, спросила: – Я вас обидела?
– Нет. – Голос, хоть и хриплый, наконец вернулся к нему. – Полчаса назад я подумал то же. Теми же словами.
Она отодвинулась. Он опустил руки. Его самого била дрожь. Но лишь внутри, так, что Соня не могла этого заметить. Тем более что она отвернулась к окну.
Вышли из такси у ее дома. Соня посмотрела вверх и сказала:
– Забыла окно закрыть. Хорошо, что от ветра не разбилось. Но комнату дождем залило, наверное.
Окно на третьем этаже действительно было распахнуто.
– Проводить вас до квартиры? – спросил Роман.
– Нет, спасибо. – Она покачала головой. Волосы упали ей на лоб, глаза скрылись за их мокрыми линиями. – Вы и так уже столько времени на нас потратили. – И напомнила: – Пришлите мне счет в любой мессенджер. У вас ведь есть мой телефон.
Он кивнул. Соня быстро коснулась его плеча и вошла в подъезд. Ему показалось, что его подошвы приросли к тротуару.
– Уважаемый, э! – Таксист высунулся из окошка. – Поездку закрываю? Или дальше едем?
Роман оторвал ноги от асфальта и пошел к машине. Сделав несколько шагов, остановился.
– Поезжайте, – сказал он. – Я пешком пойду.
– Дождь опять будет, – заметил таксист. – Ну, как хочешь.
Машина уехала. Роман пошел по переулку к Патриаршим. Каждый шаг давался ему таким усилием, как будто он впервые поднялся сейчас с больничной койки после месяца неподвижности. Или будто молния его ударила. Или… Он не понимал, что с ним происходит. Переулок был пуст. Из-за грозы, да, из-за дождя. Он обернулся и поднял голову – окно на третьем этаже было уже закрыто.
Ира однажды сказала ему:
– Ты про германцев каких-то думаешь, они тебе нужны. А живой человек не нужен вообще. Ну, заботишься, да. Как курица. Но я-то не цыпленок!
Она даже не сказала это, а выкрикнула в пьяной запальчивости. Он уже понимал, что, когда она в таком состоянии, на ее слова не только не стоит обращать внимания – нет смысла даже вслушиваться в них. И почему вдруг вспомнил Иру сейчас?
Грома не было – молния разорвала светлое городское небо неожиданно. И так же – неожиданно, яростно – разорвала его мысли догадка…
«Она живая была. Живая! Чего-то хотела, о чем-то мечтала, чем-то мучилась. А я ее взял, как… Как вагину из секс-шопа! Мне плевать было, как она живет, чем живет, да я вообще не думал, что она как-то живет! Мне ее хватало в постели, и я не понимал, чем она недовольна, уверен был, что ей того же должно хватать, и… И всё».
Дождь хлынул весь сразу, обрушился, как водопад. Он стоял под холодной лавиной, и слезы, льющиеся по его лицу, не были видны никому, и рыдания никому не были слышны в сплошном могучем гуле.
Глава 29
Поезд пришел в Минск ранним утром. Выйдя на привокзальную площадь, Ксения остановилась. Куда идти, она понятия не имела. Можно было бы обратиться в справочный стол, но она не знала ни года рождения, ни даже фамилии Вероники. Правда, тот день, когда впервые ее увидела, запомнился в мельчайших деталях, поэтому запомнилось, как Сергей сказал: «Здравствуйте, Вероника Францевна». Но вряд ли по одному только имени-отчеству сообщают домашний адрес в справочном столе.
Адрес больницы, в которой работала Вероника, тоже был ей неизвестен. Ксению привезли туда ночью без сознания, а когда наутро Сергей приехал за ней, то, хотя сознание уже вернулось, она меньше всего думала о местоположении больницы, из которой он увез ее на извозчичьей пролетке. Но память, безотчетно внимательная к подробностям, словно наяву показала ей сейчас, как, выйдя тогда с ним на улицу, она оглянулась на табличку «1-я Советская больница». И голые ветки ноябрьских деревьев за окном палаты вспомнились тоже, и как женщина с соседней койки рассказывала тонким надрывным голосом, какие до большевиков в больничном саду яблони были, какой урожай давали и как с его продажи все деньги на больницу шли.
Конечно, за десять лет все могло измениться более чем полностью. Но ведь больница едва ли закрылась… Ксения подошла к газетному киоску и спросила немолодую киоскершу, как пройти в Первую Советскую больницу.
– Которая на Ленина? – переспросила киоскерша. – Так она Третья городская теперь. А Ленина улица раньше Губернаторская была. Свекру моему когда-то грыжу там зашивали, –
