Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Добрый вечер, месье Тулуз, – сказала она, вымученно улыбаясь. – Собираетесь пожить у нас или просто в гости заглянули?
Мадам Потьерон была одной из ошибок природы. Ее внешняя непривлекательность была окончательной, неисправимой, и поделать с этим было ничего нельзя, ее доброе сердце пряталось под складками дряблой плоти, а проницательный ум скрывался за лицом, черты которого придавали ей неотвратимое сходство со свиньей. А по-девичьи легкомысленные ленточки и бантики, которыми она украшала прическу в надежде обратить на себя внимание собственного мужа, лишь делали ее похожей на легкомысленную свинью в бантиках.
Анри был, пожалуй, ее единственным другом и единственным человеком, готовым выслушивать жалобы этой одинокой и в высшей степени непривлекательной женщины.
– Он хороший человек, мой Александр, – проговорила она, подытоживая повествование о своих невзгодах. – Он преданный и нежный, но когда дело доходит до… ну, вы понимаете, что я имею в виду, месье Тулуз, – он просто не может ничего с собой поделать. Наверное, я просто не привлекаю его как женщина, – с тяжелым вздохом заключила она.
Утешив мадам Потьерон, Анри поднялся к себе в комнату и забрался в постель. Простыни были холодными. Ночной ветерок колыхал занавески на окне. Еще какое-то время он прислушивался к приглушенным голосам и ритмичному скрипу пружин, доносившемуся из соседних комнат. А затем заснул.
Проснулся он гораздо позже, чем рассчитывал, и был немало удивлен, обнаружив Эльзу в постели рядом с собой.
– Ненавижу спать одна, – объяснила она, – а у Люси остался на всю ночь посетитель. Вот я и решила лечь с тобой.
Эльза-из-Вены когда-то была необычайно хороша собой. Да и теперь временами ей удавалось замечательно выглядеть. Она была настолько равнодушна к мужчинам, что без труда исполняла их самые невероятные желания.
Тем утром она долго валялась в постели, курила сигареты и смотрела на то, как работает Анри. В своем длинном коричневом халате он походил на монаха. Она так и сказала. Когда же он в очередной раз нагнулся за бутылкой коньяка, девушка заметила, что выпивка вредит здоровью.
– Пьянство сведет тебя в могилу, – заметила она, невозмутимо подпиливая ногти.
Анри согласился, что, возможно, так оно и будет, но только раз уж человеку все равно суждено умереть, то причина смерти становится лишь академическим вопросом. Затем она заговорила о Вене, о красоте ее парков, об очаровании пивных на открытом воздухе, о добром нраве местных жителей. С той же флегматичной отрешенностью девушка говорила и о своей семье, мимоходом упомянув, что собственный дядя изнасиловал ее, когда ей было всего двенадцать лет. В ее голосе не было ни возмущения, ни осуждения. Когда же Анри оторвался от работы, чтобы взглянуть на нее, она деловито скоблила ступню.
– Будет дождь, – уверенно предсказала Эльза. – Когда у меня начинает болеть мозоль, то это всегда к дождю.
Еще какое-то время она распространялась об удивительной точности показаний собственной мозоли-гигрометра. Видимо, это навело Эльзу на какие-то смутные ассоциации, и она заговорила о женщинах, которых любила она, и мужчинах, которые были влюблены в нее.
– Вот, помнится, был у меня один ухажер, – продолжала Эльза свой рассказ. – Он был капитаном уланов. И мне вообще-то нравился. Так он имел обыкновение наряжать меня в форму улана – все-все, кроме брюк – и затем заставлял выполнять строевые упражнения. Очень строгим был. Если я делала что-то не так, то он приходил в бешенство. Ты просто представить себе не можешь, как его это злило! А в наказание он меня разжаловал. Сначала срывал с головы кивер и принимался топтать его ногами. Потом срывал золотой галун с доломана… А потом я слышала, что его все-таки упекли в дурдом.
В конце концов она ушла, повторив на прощание свой прогноз относительно грядущего изменения погоды.
Вскоре после полудня в комнату Анри стали подтягиваться одна за другой и остальные девушки. Они заходили, запахнутые в просторные пеньюары, заспанные, с растрепанными волосами. Зевая, привычно бормотали: «Привет, Анри», разглядывали его картину и на мгновение останавливались у окна, глядя на улицу в надежде стать свидетельницами хоть сколько-нибудь захватывающего происшествия. Но на улице Мулен никогда ничего не случалось, и тогда, разочарованно вздохнув, они плюхались на кровать, оставались лежать, раскинув руки или свернувшись калачиком.
Клео достала колоду карт и продолжила свое бесконечное гадание.
– Вот, я получу письмо! – воскликнула она. – Интересно, от кого…
Ее перебила Роланда, длинноногая брюнетка с печальными глазами, чей смех напоминал ржание норовистой кобылы.
– Между прочим, Анри, – заметила она, отбрасывая со лба прядь волос, – ты в этом халате похож на монаха.
– Забавно, – усмехнулся он в ответ, – Эльза сегодня утром мне сказала то же самое. – Отложив палитру, он нагнулся за бутылкой коньяка, стоявшей на полу. – Возможно, мне в свое время и следовало бы податься в монастырь.
– А вот интересно, они носят брюки под рясой или нет? – поинтересовалась Ивонна, получившая прозвище Труба за тембр голоса, напоминающий звуки духового инструмента.
Тема для разговора была найдена, и девушки с умным видом принялись обмениваться мнениями по поводу монашеских послушаний.
Деловито вычищая ногти, Лиана вдруг спросила, можно ли молиться сидя, или же нужно обязательно опускаться на колени, чтобы твоя молитва была услышана. Почему-то именно этот вопрос всецело завладел их воображением, и разговор постепенно превратился в ожесточенную перепалку. Всего за каких-нибудь несколько секунд они уже срывались на крик, бросая в лицо друг другу совершенно неуместные, дурацкие обвинения, яростно сверкая глазами, готовясь в любую минуту пустить в ход кулаки.
Заглянувшая на шум Эльза выдвинула осторожное предположение, что Богу вообще-то все равно, а потому молиться можно и в том и другом положении.
Это замечание привело в бешенство Ивонну, ярую сторонницу коленопреклонения. Она накинулась на Эльзу, обрушивая поток проклятий на нее саму, ее «неправильную» ориентацию, не забыв помянуть ее маму и ее страну.
– И вообще австрияки – это почти что немцы, ведь так? – Она презрительно цедила сквозь зубы, с превосходством поглядывая по сторонам. – А немцы… ты знаешь, что эти немцы у меня получат? Вот это они получат! – Неприличный жест завершил высказывание.
– Но ведь, – равнодушно возразила Эльза, – я лишь сказала, что Бог…
– Да что ты вообще знаешь о Боге? – Ивонна небрежно махнула рукой, как бы обозначая разделявшую их бездонную пропасть. – Твой Бог даже по-французски не говорит! И кроме того, если хочешь знать…
Анри из-за своего мольберта наблюдал за этой дурацкой ссорой между жрицами греха, превратившимися в настоящих неврастеничек от беспросветной жизни, трудностей совместного существования и бесконечного повторения акта
