Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Не возражаете, если я закурю трубку, месье? – обронил кучер через плечо. – А то как-то грустно стало. Едем вот куда-то в никуда…
– Кури. Я, пожалуй, тоже закурю сигаретку. Хочешь, и тебя угощу?
– Нет, благодарствуем, месье. Я курю трубку. А курю я давно, сколько себя помню. – Кучер опустил вожжи на колени и принялся рыться в карманах. – Трубка, она как женщина. К ней привыкаешь. Она согревает и поднимает настроение. И никогда не пререкается.
Сказав это, он зашелся в приступе безудержного смеха, радуясь собственному остроумию, и Анри заметил мимоходом, как похожи радость и скорбь в своих проявлениях.
– И если вас интересует мое мнение, – все еще похохатывая, кучер чиркнул спичкой и продолжал говорить, держа трубку в зубах, – женщины подобны губке. Их нужно смачивать время от времени, или толку от них будет меньше, чем вреда.
Пыхнув трубкой, выпуская большие клубы табачного дыма, он снова взялся за вожжи, зацокал языком и для пущей важности щелкнул кнутом. Лошадь вздрогнула и припустила резвой рысцой.
Анри отбросил сигарету, закрыл глаза и без труда представил себя в Аркашоне, лежащим на палубе собственного бота, подставив лицо солнечным лучам и слушая тихий плеск волн, разбивающихся о киль.
Аркашон!.. Летние месяцы, проведенные в Аркашоне, – самые счастливые воспоминания… Воды залива, сверкающие в лучах утреннего солнца, зеркальная гладь залива, становящаяся розоватой на закате, темные воды при свете луны…
Всего через несколько месяцев снова будет лето… Нужно только пережить зиму… Слава богу, выставка удалась… Но вот только Мориса он в ближайшие несколько недель вряд ли увидит… У Мориса теперь дел невпроворот – и еще эта Рене. Сначала возлюбленные, а друзья потом. Конечно, так и должно быть – но все-таки не слишком-то удобно, когда сам ты значишься в друзьях. После праздников нужно будет закончить афишу для Джейн. Неохота, конечно, но ведь он ей пообещал… Интересно, а сам-то он чем будет заниматься эти несколько недель?.. Может, двинуть в «Белый цветок»? Мадам Лубэ не будет возражать. Она знала, где он. От нее ничего не скроешь… В этом смысле у них с матерью было очень много общего…
Анри открыл глаза. Было все еще темно, но чернильная темнота ночи, царившая всего мгновение назад, немного рассеялась. Откуда-то из-за Сены возник островерхий силуэт Нотр-Дама.
– Кучер, «Белый цветок», улица Мулен.
Улица Мулен была такой короткой и ничем не примечательной, что на большинстве карт Парижа попросту отсутствовала. На улице Мулен ничего никогда не происходило; ее тишина никогда не была нарушена каким-либо громким любовным преступлением; и кровь жертв какого-нибудь исторического побоища никогда не обагряла брусчатки ее мостовой. Да и Наполеон, который за время своей бурной карьеры, казалось бы, успел побывать и пожить практически везде, здесь тоже ни разу не квартировал.
Дома из серого камня все еще хранили отпечаток изящества XVII века, о котором напоминали кованые решетки балконов и дорические колонны, и при этом скрывали в своем чреве лабиринты скромных квартирок, в которых обитали никому не известные и экономные семейства. Однако один из таких домов все же стоял особняком, отличаясь ото всех остальных обилием украшений и духом аристократичного достоинства. Это была прихоть некоего финансиста эпохи Регентства, построившего этот особняк для одной симпатичной молочницы и бывавшего здесь наездами, чтобы отдохнуть от работы, а заодно и от внимания верной, но некрасивой жены.
После смерти финансиста судьба оказалась милосердна к изящному особняку, избавив его от тех унижений, что выпали на долю соседних домов. Он не был перестроен под квартиры для буржуа, оставаясь тем, для чего и был предназначен: для любовных утех. Но так как благословенные времена фавориток и фаворитов давно минули, шикарный особняк с изящным гербом на фасаде, пухлыми херувимами с ямочками на щеках, мраморной лестницей и огромными зеркалами в спальне стал борделем.
Во времена Второй империи «Белый цветок» познал короткий период процветания. Близость к Тюильри делала его излюбленным местом свиданий для знати императорского двора. На плюшевых диванах пышногрудые девицы льнули к великолепным мундирам, поигрывая золотыми галунами генеральских чинов. Однако Седан положил всему внезапный конец. Больше здесь не появлялись ни фривольные придворные камергеры, ни любвеобильные адъютанты. Строгие и благочестивые республиканцы, в чьих руках оказалась власть, с неудовольствием поглядывали на это гнездо имперского разврата. Ходили даже слухи об отзыве драгоценной лицензии заведения, несмотря на бурные протесты мадам, заявлявшей, что ее девочки спят с портретом месье Тьера под подушкой и что они готовы оказывать республиканцам те же первоклассные услуги, которые прежде были вынуждены оказывать – естественно, без всякого желания и вопреки своим убеждениям – этим бонапартистским свиньям.
В конце концов нашлись некие высокие чиновники, решившие на себе проверить истинность этих утверждений, докопаться до самой сути проблемы, так сказать. Пришли; провели инспекцию. Затем они возвращались поодиночке и уже неофициально, чтобы продолжить разбирательство. Разговоры про отзыв лицензии прекратились.
Анри, той ночью войдя в «Белый цветок», лишь на мгновение заглянул в салон, чтобы издалека помахать девушкам, занятым своим делом, и перекинуться парой фраз с Бертой, величественно восседавшей за стойкой между двумя стопками аккуратно сложенных полотенец.
Он сказал ей, что намерен задержаться у них на несколько недель; и она с готовностью одобрила такое решение.
– Ты ужасно выглядишь, – заметила Берта, откладывая свое вязанье и неодобрительно разглядывая его. – Краше в гроб кладут.
Тут она была вынуждена ненадолго прерваться, чтобы протянуть два свежевыстиранных полотенца Адрианне и получить десять франков мелкими монетами, которые ее покровитель высыпал на стойку.
– Вся эта суета идет тебе во вред, – продолжала она, после того как Адрианна и ее партнер удалились. – Хочешь, я пришлю к тебе кого-нибудь из девочек?
– Спасибо, Берта. Не сегодня. Я собираюсь лечь спать, чтобы завтра встать пораньше и взяться за работу.
Затем он поднялся по мраморным ступеням винтовой лестницы и заглянул в кабинет мадам Потьерон.
Она сидела, склонясь над гроссбухом, и на коленях у нее спала любимая болонка Туту.
Судя по всему, мадам недавно
