Песчаная роза - Анна Берсенева
Свобода длилась полгода. Все это время Роман по капле впитывал ее в себя, радуясь каждому признаку исцеления. Приближающееся сорокалетие, которое, он слышал, некоторые не празднуют из какого-то суеверия, нисколько его не пугало. Силы просыпались в нем, мысли прояснялись, физическое здоровье тому способствовало. Он стал ходить после работы в спортзал, в бассейн – ловил в себе бодрость…
Из бассейна Роман и возвращался вечером, когда ему позвонила Ира. Точнее, позвонили с ее номера – звуки, которые он услышал, не позволяли определить звонящего. Это были судорожные всхлипы и хрип такой жуткий, что он казался предсмертным.
– Ира! – закричал Роман. – Что с тобой?!
– Помоги мне… – наконец донеслось из телефона.
Тоже хрипло, едва различимо, но хотя бы ее голосом.
– Где ты?! – проорал он.
После этого ее телефон, кажется, упал в снег: в нем что-то зашуршало, потом затихло. Но по крайней мере он был доступен. Роман активировал поиск, который включил на своем айфоне еще во время Ириных запоев. Местоположение ее айфона высветилось сразу. По какому-то зловещему – или наоборот? – совпадению он находился здесь же, в Лужниках, недалеко от бассейна. На такси Роман доехал за десять минут.
Ира, одетая в домашний халат, сидела на пружинной уточке в углу дворовой детской площадки и, согнувшись в три погибели, мерно на ней раскачивалась. Когда Роман подбежал к ней, она не распрямилась. Он сам попытался ее распрямить – и в ужасе отшатнулся.
Она была избита так, что неразличимыми стали черты ее лица. Кровь текла из носа, пузырилась на разбитых губах, глаза превратились в щелки. Когда Роман прикоснулся к ней, она тоненько, по-щенячьи взвизгнула от боли и стонала все время, пока, завернув в свою куртку, он нес ее до машины.
Роман только по дороге сообразил, что надо было вызвать «Скорую» и полицию прямо во двор. Но когда сказал об этом Ире, она, морщась от боли, проговорила разбитыми губами:
– Не надо… полицию… он сам… полиция…
В приемном покое травматологии, где Роман два часа ожидал, пока Иру осмотрят, ему сказали, что у нее сотрясение мозга, сломано два ребра, и что дома она должна будет находиться в полном покое. Врач смотрел на него с отвращением, хотя Ира сказала, что ее избили на улице неизвестные хулиганы.
Дома, укладывая ее в кровать, Роман спросил:
– Где он живет?
– Не надо, Ром, – морщась от боли, проговорила Ира. – Ничего ты ему не сделаешь. Мент же.
– За что он тебя избил?
Ему сразу же стало стыдно от бессмысленности и бестактности этого вопроса. Ира, кажется, бестактности не заметила. Во всяком случае, ответила с какой-то обреченной безучастностью:
– Так. На нервяке. Выпил, приревновал. – И добавила: – Я к нему не вернусь?
От интонации, просительно-собачьей, с которой она произнесла последнюю фразу, Роман готов был сквозь землю провалиться.
Она вставала только для того, чтобы сходить в туалет. Еду он приносил ей в кровать. Лицо заживало, ребра тоже, но выздоровления не происходило – взгляд оставался мертвым.
– Тебе надо с психотерапевтом поговорить, – сказал он наконец.
– Зачем?
Голос был таким же мертвым, как взгляд.
– Он объяснит, что с тобой происходит.
– Я и так знаю, что со мной происходит. Что мне кто еще объяснит?
– Ну, таблетки выпишет, – настаивал Роман. – Депрессия – это же болезнь. Надо поговорить, Ира. Тем более что можно из дому.
– Из дому?
– Так пандемия же. Все в изоляции сидят.
Начало процесса, потрясшего весь мир, она в своем внутреннем мраке пропустила. Да и Роман воспринял пандемию как-то отстраненно – Ирин мрак парадоксальным образом помог и ему. В сравнении с тем, что происходило в его жизни, коронавирус казался не слишком страшным.
– Не буду я ни с кем говорить, – отрезала Ира. – И таблеток с меня хватит.
Выйдя из спальни в кухню, Роман открыл окно и высунулся на улицу чуть не по пояс. Чтобы она не услышала издаваемые им звуки, которые самому ему напоминали волчий вой.
Все дальнейшее слилось в такую однообразную череду дней, что он перестал различать даже смену времен года. Оказаться запертым в четырех стенах с человеком, давно уже тягостным, было сверх того, что он мог выдержать. Вынужденная виртуальность работы лишь усугубляла безнадежное отчаяние, в которое он погрузился. Хорошо хоть теща не приезжала: ей отключили пенсионерский проездной, к тому же она опасалась, что на улице ее задержат и оштрафуют за нарушение режима самоизоляции.
Парк Сокольники был закрыт, но Роман с детства знал, как туда попасть, минуя ворота. Вечерами он бродил в темноте по аллеям, и это было единственное, что помогало ему не сойти с ума.
Летом карантин отменили – как-то межеумочно, но по крайней мере можно было уходить в парк, уже не скрываясь и надолго. Роман проводил целые дни в каком-нибудь открытом павильоне или просто на лавочке с макбуком. Коллеги из спальных человейников завистливо ахали, когда он появлялся в зуме на фоне цветов и под птичий щебет.
Следовало, вероятно, смириться с тем, что теперь в его жизни будут только радости такого рода. Рок, который он давно уже осознал в своих отношениях с Ирой – когда каждый отдельный шаг кажется единственно возможным, но все вместе они образуют парализующую паутину, – был, судя по всему, неодолим.
Роман даже не удивился, когда осенью все началось заново: рост заражений, переполненные больницы, существование в четырех стенах… Жизнь летела в тартарары всем своим составом.
А Ира вдруг этому воспротивилась.
Однажды она куда-то ушла на весь день, а когда поздно вечером вернулась, то показалась ему на себя не похожей. Присмотревшись, он заметил, что у нее какая-то экзотическая прическа и чересчур длинные ресницы.
– Ну и да! – с вызовом ответила она на машинально заданный им вопрос. – А что мне теперь, в мумию превратиться, как некоторые? Ты можешь вот так вот жить, а я не могу. И не буду!
– Где же ты весь этот улучшайзинг сделала? – пожал он плечами. – Вроде все закрыто.
– Где надо, там и сделала! Не все свихнулись от обычного гриппа. А я хочу выглядеть по-человечески. Жить, любить!
Это заявление, сделанное явно в пику ему, разозлило Романа.
– Много ты налюбила, – процедил он.
– Уж побольше, чем ты!
Ночью она пришла к
