Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
– Как? У вас новый муж? А почему?
– Не почему. Инфаркт осиротил меня.
– Ах, какое горе. Я вам сочувствую.
А не надо сочувствий, надо знакомиться со следующим мужем. Теперешняя жизнь не для сочувствий. Сочувствия мне не по карману. Следующий муж закрывает все сочувствия. И в этом выход.
С Олегом я познакомилась в пивклубе. Стояли вместе в очереди. Понравились друг другу и решили, что вполне можем попить пивка. А тут как раз бабушка звонит, как назло.
– Ты где? И что это значит?
Дело в том, что зодиаки лишь одному знаку разрешают красное вино пить для настроения, поэтому я и вспылила:
– Я с работы, могу пиво попить?
Но когда мы попили и хорошо попили, он всё рассказывал свою мелодраматическую историю, как это сплошь и рядом бывает с теперешними мужчинами. Не комплименты говорить, а о своих тяготах. Взаправдашнюю или выдуманную – кто знает? В жизни ведь часто бывает так, что одному история кажется совершенно придуманной, мелодраматичной, а другому вполне реальной, что называется – просто жизнь. И о том, что его мать – «Иегова», а он хочет быть светским человеком. И его жене проходу с этим не давала и разбила их. А теперь ему приходится девятиметровку с дочкой снимать.
Я подумала, что он годится, и позвала его к себе переночевать. Пожалела, словом. И у меня в старших классах была попытка узнать про религию: я столкнулась где-то с двумя благообразными девочками (тогда можно было и на улице столкнуться), которые про Бога взялись всё рассказать. Слушала их без задней мысли: если будет моё – пойду к ним, не моё – уйду. Оказалось с Иегова так нельзя. С Иегова – раз тебя просветили – всё. Уйти уже не можешь! Еле выцарапалась от них. Так что пожалела его не на пустом месте. А утром поняла, что с ним можно жить и предложила ему попробовать. Он усомнился – не слишком ли будет большим воз? Трое своих да еще одна. Но я заверила, что справлюсь. Нехотя, но он согласился: «Ну, пробуй!»
С Олегом было послушничество. Смиренное послушничество всё лето. Со своими тремя на велосипедах и его особенный ребенок четвертым. А чтобы тошно не было – вся улица с нами едет. Несколько демонстративно, чтоб не расплакаться, катала каждый день по маршруту Комлево, где дачи, в Аверкиево, где церковь. Двенадцать километров лесной дороги. Думала, закатится. Не может человек такое послушничество не оценить. Шиш – ничуть не бывало! Всё лето в моей квартире прожил, работая на себя, денег не давал, а привез вопросик итоговый – вот всё, что он вынес из моего послушничества ради партнерства. Едва сдержалась, ей Богу!
– Странная какая арифметика! – сказал, да раздраженно так, будто три месяца его особый ребенок для меня – хиханьки-хаханьки.
Да, переоценила я его в пивбаре, когда зашла туда приглядеться, нет ли кого мне на амплуа партнера. Казалось, крепкий, хотя и выпил немало. Держался хорошо, говорил рассудительно. Я благодарности от него ожидала, обнадеженности, мужской основательности. Но если, допустим, не хочешь жить – мог бы и не ждать три месяца и не вкалывать. Мог бы и раньше сказать и уехать. А тут подловато получается. И на себя поработал, и в партнеры не взял. Кто ж «за так» три месяца с чужим ребенком будет сидеть да катать его по лесным шоссейкам в группе семейного прорыва, так сказать?
– Что-то я не понимаю такой арифметики! – брезгливо так сказал. – Ещё весной у меня был один ребенок и на свои сорок тысяч я мог девятиметровку снимать и пивка хотя бы попить, а осенью – пять детей и ни банки пива, что ли? Как это у нас получается?
Я остолбенела: а что же моя работа ничего не значит? Хотела ему садануть слева направо по всему лицу – как же ты не понимаешь, морда твоя бесстыжая? Ты и в подметки моему Александру не годишься! Да, у него инфаркт и трое детей. Он ведь моего усыновил, не чинился, а ты сейчас шкурнически выворачиваешься. Куда я их дену? Мне аборт от тебя придется делать. И с твоей сидела три месяца. А теперь ты умываешь руки, подлюга ты бесстыжая? Видеть тебя не могу, пошел вон!
Нет, он еще праведника из себя разыграл в квартире, когда вещи забирал. Когда переехал – так впихнулся, не представляясь матери, благо мои двери первые по коридору, и просуществовал, ни к кому не обинуясь. А вещи забирать – пошел свою душу обелять. Матери говорит: «Не могу я так уйти. Мне придется с вами объясниться. А Пане я плохого не желаю, но жить с ней не могу. Буду снимать девятиметровку, прощайте». Очень значимый монолог. Кроме собственного обеления – ничего.
Песельница Василиса (рассказ Анатолика)
Моя мама всегда спорила с бабушкой по поводу интеллектуальной собственности. Всё хотела вывесить в Интернет её кандидатскую. Всё спрашивала – дописала или нет? Дописала? А бабушка говорила: «Я дописала, а вывесить не дам, потому что сейчас это ещё не интеллектуальная собственность». А Паня ей как дурочке говорила: «Как же не интеллектуальная собственность, когда это ты её написала? Ты можешь ею распорядиться, как хочешь».
Действительно, бабушка долго писала её и в то, что происходит в интернет-жизни города, не очень вникала. Но такие разговоры ей инстинктивно не нравились, и она парировала: «Вот когда защищусь и документы получу, тогда и вывесишь. А сейчас хоть бы до ученого совета её донести. Год ведь Лисовская и Славин меня мурыжили. Нет уж, лучше я погожу».
Совсем изнывая от безыдейности, чего бы в Интернет выставить, когда начальство требует сайт раскручивать, Паня всё-таки мать в покое не оставила. Наводящими вопросами она выудила у нее кое-какие сведения о её университетской подруге – где она да чем занимается, да сколько будет еще по европам кататься. В общем, быстро обштопала другую затею: «Ах, она по всей Европе собрала знаменский распев у эмигрантов! Вот к ней я и поеду!»
Бабушка ей возражала:
– Нечего флэш-мобы по деревням устраивать. Если ты надумала рожать, тебе свет внутри себя нужно растить, а не херувимские по деревням собирать, старые или новые.
– А это в городе не ценится! Ценится что-нибудь эдакое, дорогая мамочка!
– Нет, свет нужно растить в собственном храме, а не ездить за интеллектуальным дефицитом.
– Ну ты,
