Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
– Ну доченька, ну умничка, как хорошо ты придумала! Не привозите, отдайте ему!
Правда перед этим Пете пришлось еще разыграть комедию, что он гуся живого купил в Саратове и везет в Москву. Но ничего справился. Проводничка не заметила подвоха. Дети бантик цапле на шею подвязали для пущей картинности. Сошло.
Осенью на даче ничего Петю не восхитило, как обычно восхищало других мужчин, дорвавшихся до интересной женщины. Не обещал сделать кучу дел. Всё скромно. Да, запущено, делать надо, но со временем. И я поняла – на даче из него много не вытянешь. А в городе даже заколебалась. «Одного ученика возьму, не больше». – «Почему?» – «Не спрашивай».
А пьет-то со мной, не отказывается, на равных, и естественно, на мои! А когда я услышала, что и эти крохи он собирается на родину оправлять – «у Печоры, у реки, где живут оленеводы» – кто сострил, уж не помню, и эти крохи – семье, матери, раз у них отец из жизни ушел, – хотела вспылить, хотела нагрубить, выгнать вон. А я-то за что так пашу? По ночам, не считаясь с усталостью? Вынь да положь к такому числу. Но потом с меня сошло: одна еще наживусь. И второе: секс – не тетка. Сухой изможденной праведницей скорее всех буду отпугивать, чем вызывать сочувствие. Церковные скверики с лавочками – не для меня. Ну и выпить опять-таки, по-простому, на праздник или без праздника одной тоже не дело. Сама одиноких невротичек терпеть не могу и таковой быть не хочу. Тут, правда, еще его люди приезжали, просили комнатные карнизы возить. Может, что ему и подсказали. Фотоаппаратуру таскать за мной на симпозиумах да вот эти карнизы – крохи, конечно, но что же делать? С чего-то надо начинать вновь? Их карнизы, моя машина, вместе таскаем. Тогда несколько дней даже не ночевал дома в знак ориентировочного расставания. Пришлось вечером его возвращать, хотя утром что-то такое себе позволила – «Ну тогда и… пошел, мол,…».
Итак, В сухом остатке: постель, бэбиситтерство, карнизы, совместные выпивки. Да. Еще его тундра с оленями и моя фотосессия там. Уже была разок и видела его семью. Мать, сестер, братьев. Но главное, конечно, для фотокорра – тундра. Своя устойчивая экосистема – это восхитительно. Это тебе не пустыня с жаром и мороком видений. И не лес с угрюмой хвоей, стоящей стеной. Это две свободные плоскости. Органика мхов внизу и движение облаков вверху. А еще – величественный герой этих мест – олень. Стадо оленей, его пастухи – не влюбиться в него фотокорру невозможно.
Пока живем. Но ребенок нужен. В тридцать девять лет я это уже четко понимаю. Молодой мужчина со временем уйдет, если не будет ребенка. Страшно в таком возрасте рожать, но что же делать? Придется на это решиться. Я не хочу больше перекладных. Я хочу в мужчинах остановиться, если это возможно. Так значит связь – через роддом, я надеюсь.
Истра (рассказ Анатолика)
Сначала мама хотела освободить холодильник от большой рыбы под петину оленину, и сказала бабушке, что дает большую рыбу дедушке в деревню. Потом рыба как-то разошлась сама собой или куда-то делась, но мама, помня, что обещала её, послала вдогонку двух карасей.
А вечером третьего дня пришло от дедушки ответное письмо. Мама села и, крикнув нам «хватит орать, дайте сосредоточиться, письмо прочитать», села его читать.
Мы, как всегда, немножко бесились с Валечкой, а Вася, тринадцатилетний подросток, сидел за шкафом, зажав уши, и читал учебник.
В письме была всякая лирика, как это всегда у дедушки, ну, мол, он меня не видел давно и не писал давно Прасковье. Это мою маму Паней-Прасковьей зовут.
Вообще-то он меня ни разу не видел, как и я его. Правда, он не видел и моего папу ни разу. Не успел. Бабушка говорит: так бывает. Пять лет прожили в городе – и не встретились. А потом вдруг папа ушел далеко-далеко. А мама стала нервная и озабоченная. Я и сам папу плохо помню. Помню только, что он был ужасно компанейский, и тащил меня на встречу друзей три километра на закорках. И всё.
Так вот дедушка. Он не в первый раз пишет маме, что он меня ещё не видел. Ну, а мама не первый раз ему отвечает, что она мать троих детей и что дедушка плохо считает. Она не возражает дать всех троих и никогда не возражала, а одного меня не даст, потому что это неравноправие для детей и не помогает ее работе. На что дедушка всегда отвечает, что он старый человек и с тремя ему не справиться. На что мама отвечает молчанием, и встреча рассыпается.
Но в этот раз мама себе сказала: «Да, что-то я устала, и Петя не едет, и работы у меня много – том Шергина надо доделать, и крики их бесхозные надоели. Вот был бы отец – я могла бы хоть на него детей перекинуть, а сама по делам поехать. А с приходящим – как перекинешь? Приходящие норовят после постели сразу улизнуть. Попробуй им чего скажи – сразу обидятся. Ищи потом, переналаживай, уговаривай, что три ребенка – это ничего, что это их не касается. Ладно, двух отдала в спортлагерь, ну а третьего, так уж и быть, хотя я и не хотела, ну, куда деваться… придется отвезти к дедушке в деревню.
Ну, я туда и поехал. Боже мой! Как там люди живут? Изба в землю вросла. Дедушка небрит, не стрижен, в какой-то рубахе балахоном. Даже веревочкой не подвязан. Так что пошел я от их избы по лугу вниз. А там что-то блестит, переливается, как большая змея. А я не понимаю, спрашиваю – что это такое? А деревенские смеются – это, говорят, наша речка Истра.
Ну, смотрел-смотрел я на нее, потом пришел в избу, лег на кровать и начал думать. Как это мама тут была еще девочкой? Была, а следов не видно. Может, что на потолке осталось? Да нет, там одна паутина и потеки с крыши. Или, может, на обоях что? Да нет, там трещины и куски оборваны. Ничего от мамы нет. Как это так? Ах, да, её портрет висит. Между окон висит её портрет: она на горке с детской
