М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
Такъ прошелъ чистый четвергъ. Въ пятницу она съ мачихой опять была въ соборѣ и служба, съ обнесеніемъ плащаницы вокругъ собора, при чемъ опять было душно, жарко и тѣсно, дѣйствовала на нее такъ же, какъ и обрядъ омовенія ногъ. Въ субботу она цѣлый день была занята приготовленіемъ къ столу, уборкой его и разсылкой пасокъ, съ разными принадлежностями, бѣднымъ знакомымъ Рымнина, его крестникамъ и крестницамъ, а также и всѣмъ хорошимъ знакомымъ холостымъ мущинамъ. Этотъ обычай заведенъ былъ Софьей Михайловной, которая славилась и гордилась своей кухней, знаніемъ кулинарнаго искусства и, главное, умѣньемъ все приготовить безъ хлопотъ, особеннаго труда, а только одною распорядительностью. Катерина Дмитріевна всегда помогала, въ этомъ случаѣ, распоряжаться мачихѣ и уже два года она исключительно завѣдывала уборкой пасхальнаго стола и распредѣленіемъ, что и въ какомъ количествѣ должно быть послано знакомымъ, крестникамъ, крестницамъ, бывшимъ хорошимъ слугамъ, прикащикамъ и т. д.
Къ семи часамъ вечера субботы столъ былъ убранъ, посылки разосланы и Катерина Дмитріевна просматриваетъ списокъ и вспоминаетъ: не пропущенъ ли кто, всѣмъ ли послано, кто значится въ спискѣ… „Кому бы еще послать? — спрашиваетъ она сама себя. — Могутову, Могутову нужно послать!“ — довольная и улыбаясь, говоритъ она, какъ будто онъ единственный былъ пропущенъ въ спискѣ, какъ будто она чувствовала, что кого-то нѣтъ, никакъ не могла вспомнить и вдругъ вспомнила.
— Кому это еще, барышня? — спрашиваетъ горничная, когда посылка готова.
Она не отвѣчаетъ, она думаетъ: что если это обидитъ Могутова, покажется ему подачкой, милостыней, противъ которой такъ сильно былъ вооруженъ ея отецъ и успѣлъ вооружить и ее? Кожуховъ, Кречетовъ и прочіе всегда приносятъ за пасху букеты, конфекты, а у Могутова можетъ нѣтъ средствъ, да онъ можетъ и не хочетъ бывать у нихъ, — пожалуй еще разсердится за посылку, отошлетъ назадъ… „Я напишу ему, чтобъ онъ не сердился“, рѣшила она и, сказавъ горничной, чтобы позвали Ивана, пошла въ кабинетъ и безъ помарки, въ одинъ присѣетъ, какъ говорятъ чиновники, написала слѣдующее письмо къ Могутову.
„Милостивый Государь
Господинъ Могутовъ!
«Извините, что не знаю, какъ васъ зовутъ и что поэтому называю васъ по фамиліи. Я васъ видѣла только одинъ разъ, когда ворона сидѣла на спинѣ лошади у широкаго поля, когда вы пѣли пѣсню на голосъ „Руслана“ и когда двѣ дамы помѣшали вамъ пѣть, за что вы ихъ очень справедливо назвали воронами. Но я много о васъ слышала, что возбудило во мнѣ глубокое уваженіе къ вамъ и сильное желаніе познакомиться покороче съ вами.
„Папа и мама посылаютъ сегодня пасху всѣмъ своимъ хорошимъ знакомымъ, а мнѣ пришла мысль послать пасху вамъ, чтобы напомнить вамъ время вашего дѣтства и, главное, чтобы заявить вамъ о своемъ сильномъ желаніи познакомиться съ вами. Вы извините и не сердитесь за это на уважающую васъ Екатерину Рымнину“.
Прочитавъ написанное, она осталась имъ довольна, запечатала. въ конвертъ, написала адресъ и, войдя въ залу, отдала: письмо Ивану, сказавъ, чтобъ онъ зашелъ къ Львову, спросилъ у Львова, гдѣ живетъ господинъ, который написанъ на конвертѣ, и снесъ ему письмо и завязанное въ салфетку.
— Отвѣта не требуется? — спроситъ Иванъ.
— Если дадутъ отвѣтъ, — принесите, а не дадутъ, — не спрашивайте.
— Слушаю-съ.
Иванъ ушелъ. Она старается быть спокойной, мо ея сердечко бьется ужасно и она съ нетерпѣніемъ ожидаетъ возвращенія Ивана. — „Если возвратитъ назадъ, — думаетъ она, — если ничего не отвѣтитъ на письмо, — я забуду его, перестану думать о немъ, всему будетъ конецъ… Я дамъ согласіе Кречетову, я буду его любить…“ Она задумывается, садится у окна на улицу и къ глазамъ подступили слезы.
„Не плачь, перестань, глупенькая дѣвочка! Вѣдь слезами горю не поможешь, — утѣшала она громко самоё себя, а слезы сами собою катились изъ ея глазъ и тихо, тихо струились по ея блѣднымъ щекамъ. — Не всѣ выходятъ замужъ по любви, а живутъ, и счастливо живутъ“.
Она хочетъ прогнать тяжелыя мысли, перестаетъ плакать и смотритъ въ окошко. Темно, почти ничего не видно, и лишь вдали мелькаетъ слабый желтый свѣтъ уличнаго фонари.
„А что если прыгнуть въ окно, упасть въ низъ головой? Умереть и — всему конецъ… А тамъ?..“
— Сторонись, лѣшій! — громко крикнулъ кто-то на улицѣ.
Она вздрогнула, торопливо отошла отъ окна, сѣла въ самый дальній и темный уголъ залы и начала тихо разговаривать сама съ собою:- „Тамъ будетъ тяжело. Такъ грѣшно. Нужно жить, какъ можно… Не всѣмъ весело, не всѣ счастливы. Мама развѣ счастлива, голодные крестьяне развѣ счастливы? Нужно любить всѣхъ, а не одного…“
— Кланялись и приказали отдать письмо и вотъ это, — подавая ей письмо и приподнявъ другою рукой что-то, завернутое въ бумагу, прервалъ ея думу возвратившійся Иванъ.
— Хорошо, — совершенно спокойно отвѣтила она, взяла письмо и свертокъ и медленно ушла въ кабинетъ. Она не распечатываетъ письма, она держитъ его въ дрожащей рукѣ, а сама морально улыбается и торопливо ходитъ по кабинету. Что такое написано въ письмѣ,- ей все равно. Она заранѣе довольна отвѣтомъ, — довольна, что не возвратили назадъ ея подарка, что ей также прислано что-то тяжелое. Наконецъ, она порывисто распечатываетъ письмо и читаетъ отвѣтъ Могутова:
„Милостивая Государыня
„Екатерина Дмитріевна!
«Въ продолженіе четырехъ лѣтъ, проведенныхъ мною въ институтѣ, я не замѣчалъ существованія праздника Пасхи, такъ какъ въ это время обыкновенно начинались экзамены и было не до праздниковъ. Я не знаю, какъ благодарить васъ за письмо и посылку, которыя, послѣ столькихъ лѣтъ, напомнили мнѣ завтрашній праздникъ и, дѣйствительно, вызвали много воспоминаній изъ моего дѣтства и юности. Не откажитесь и отъ меня принять Шекспира и позвольте пожелать, чтобы для васъ онъ былъ другомъ въ минуты радости и утѣшителемъ въ минуты горя, отъ котораго да хранитъ васъ Богъ.
„Извините, что лично не могу поблагодарить васъ, такъ какъ боюсь своею персоною разрушить то уваженіе, которое вы питаете ко мнѣ по слухамъ и которое для меня было бы непріятно разрушать.
„Позвольте пожелать вамъ остаться надолго такой же доброй, какой вы есть теперь.
«Глубоко благодарный и вашъ покорнѣйшій слуга
„Г. Могутовъ“.
Она прочла разъ, прочла другой разъ. Ей кажется отвѣтъ сухимъ, холоднымъ. Она задумалась и послѣ раздумья сухость и серьезность отвѣта кажутся ей вполнѣ естественными, даже необходимыми. Вѣдь онъ ничего не слыхалъ о ней, — она ничего не говорила при немъ, — понятно, что онъ, не зная ея, не могъ отвѣчать на ея письмо иначе. Онъ могъ даже подумать, что она такъ, изъ простаго любопытства, отъ скуки, написала ему и изъ-за того же хочетъ видѣть его, — и онъ могъ возвратить назадъ ея подарокъ, написать ей грубый отвѣтъ. Конечно, она очень, очень рада, что онъ не подумалъ о ней такъ, не возвратилъ посылки, а написалъ очень вѣжливый отвѣтъ и прислалъ ей на память Шекспира. Онъ не прислалъ ей сказку, книжку съ картинками, а прислалъ ей сочиненіе великаго англійскаго и всесвѣтнаго писателя Шекспира… Она разсматриваетъ книги, у нея такой самый Шекспиръ, но это все равно, — ей пріятно, она весела, она смѣется и еще разъ читаетъ письмо и находитъ теперь, что оно очень и очень мило написано… Ей очень нравится простой, но чрезвычайно изящный переплетъ на книгахъ. Она складываетъ томы Шекспира по порядку, открываетъ крышку переплета перваго тома и видитъ что-то написанное не очень красивымъ, но крупнымъ и разборчивымъ почеркомъ. „Помнишь другъ мой, Гордѣй Петровичъ, — читаетъ она, — какъ ты доказывалъ мнѣ пошлость силлогизма, что сапоги — лучше Шекспира, а Антоновичъ — лучше сапоговъ. Ты тогда впервые познакомилъ меня съ Шекспиромъ, растолковалъ его и научилъ любить его. Приготовляя твои вещи къ отправкѣ, мнѣ хотѣлось вложить въ нихъ что-либо на память тебѣ обо мнѣ. Я не придумалъ ничего лучшаго, какъ Шекспира, и не съумѣлъ ничего лучшаго написать, какъ то, что написалъ уже. Я не знаю, почему меня не исключили, хотя я протестовалъ не менѣе другихъ противъ твоего исключенія. Для тебя земля клиномъ не сошлась, а для меня, недалекаго, быть можетъ и хорошо, что не исключили. Не забывай меня, Гордѣй Петровичъ. Я всегда любилъ тебя, а теперь я никогда не забуду тебя… Коптевъ“.
Ей нравится прочитанное, она довольна, что онъ ей послалъ подарокъ друга; но она отошлетъ ему его назадъ, онъ приметъ отъ нея назадъ, она попроситъ его объ этомъ дружбою и любовью его товарища. Впрочемъ, она можетъ сдѣлать лучше. Она пошлетъ ему своихъ три тома, а его пошлетъ только первый, на которомъ надпись друга. Ея одинъ томъ испачканъ кровью, но это ничего, — она можетъ написать ему, что это кровь с-нской Порціи, которая сама себѣ порѣзала руку и выпачкала Шекспира кровью изъ этой раны.
