На санях - Борис Акунин

Мать пришла в половине десятого. Марк подождал, пока она поговорит с отчимом — что-то оживленно рассказывала про свою лекцию, про вопросы из зала.

Наконец заглянула к нему. Поцеловала — он не стал снисходительно морщиться, как обычно, а улыбнулся.

— Мы в хорошем настроении, — заулыбалась и мать. — Есть причина? Или просто «радует душу Тибулла высокое зимнее небо»? Погода действительно прелесть. Ты знаешь, что сегодня Масленица? Хорошая жена и родительница напекла бы блинов. Не повезло вам с Маратом.

Это было отлично, что она такая веселая. Осенью мать согласилась вести курс античности в Педе, ужасно психовала, говорила, что она кабинетный червь, злокачественная интровертка, но оказалось, что ей нравится читать лекции. Теперь вот еще и пенсионеров приобщает к Аристотелю и Сенеке, на общественных началах. Тоже между прочим: плавала, плавала и вдруг полетела. Странно, наверно, в пятьдесят почти лет открывать в себе что-то новое.

— Слушай, мам, нечеловечески огромная просьба. Завтра в ЦДЛ литературный вечер Григория Васильева, билетов не достать, а мне позарез нужно два входных. Поговори со своим супругом, а? Тебе он не откажет.

Мать сначала вздохнула — знала, что они с отчимом вчера опять поцапались.

— Будь с ним потерпеливей, пожалуйста, Маркус. У него трудно идет книга. Писатели — они такие.

Потом улыбнулась.

— Любопытненько. Не помню, чтоб ты раньше интересовался творчеством Григория Павловича. Ergo — у тебя наконец-то появился кто-то с интеллектуальными запросами, пускай даже на уровне Гриваса.

Из всей современной литературы мама признавала только писанину отчима, в этом смысле она была настоящая римлянка: своим всё, чужим ничего. Свято верила, что Рогачов недооценен, а все остальные писатели переоценены. Переживала, что Васильев намного популярней.

— Ладно-ладно, Маркус. Не буду вторгаться в твою приватность. Но в уплату весь вечер будешь откликаться на «Марика».

Когда-то, на тринадцатый день рождения, он потребовал подарка: чтоб она больше не звала его дурацким именем «Марик». Мать перешла на «Маркуса», но по детскому имени ностальгировала.

— Хоть на Марика, хоть на Шарика, только добудь два пропуска, а?

— Марик-Марик-Марик, мамочкин комарик, — поддразнила она и опять поцеловала в щеку. — Терпи. Всё, иду к тигру в клетку.

Он дождался, когда скрипнет дверь кабинета, тихонько прошел коридором, стал прислушиваться.

— …Сама же просила, чтоб я бросил курить. Бросил, теперь вот бухаю. Горло привыкнет обходиться без дыма — само пройдет. Отстань, пиявка. Лучше посиди в кресле, твое присутствие меня вдохновляет. Надо закончить главу.

— Ой, знаю я. Это до глубокой ночи. Сделай перерыв. Выпей чаю и позвони Гривасу. У него завтра в ЦДЛ вечер. Попроси два места.

— С какой стати мы с тобой пойдем слушать Гриваса?! Мало нам его трепа в домашних условиях?

— Да не мы. Меня попросили.

— А-а, — успокоился отчим. — Сейчас позвоню. И ты права, выпью, пожалуй, чаю перед последним рывком. На какую фамилию?

— Это Марику. — Мать понизила голос. — Ему нужно два, понимаешь? Может быть, наконец, у него появилась девушка.

Пауза. Марк напрягся. Сейчас начнет кобениться.

Но вышло еще хуже.

— А кто это у нас в коридоре подслушивает? — резким, противным голосом сказал отчим.

Дверь распахнулась. Уставился своими круглыми, застекленными — чисто рыба в аквариуме — глазами.

— Значит, как хамить — сам, а как что-то нужно — через мамочку?

— Марат! — пискнула мать.

А у Марка перехватило дыхание от тяжелого, спазматического чувства. Наверное, это была ненависть. Давно ни к кому ее не испытывал — со времен Коршуна. Но того он боялся, а этот… этот, с его толстыми губами, пористым носом, висящими веками вызывал только гадливость.

— Чтобы… я… когда-нибудь еще… о чем-то тебя попросил… — задыхаясь и щурясь, еле выговорил Марк.

Мать снова вскрикнула:

— Марик!

— Ничего, — усмехнулся отчим. — Это, я полагаю, до моей следующей загранпоездки. Пока не понадобится клянчить очередной подарок.

— Подавись ты своими погаными подарками! — сорвался Марк, повернулся, кинулся к себе. Его трясло.

— Что с вами обоими? Что вы кидаетесь друг на друга? — плачущим голосом кричала мать.

Она попробовал открыть дверь, но Марк не дал — оперся на створку спиной.

Успокойся, приказал он себе. С отчимом — потом. За нами не заржавеет. Пожалеет, гадина. Что делать с Совой? Кину его — буду треплом. Вышибет из «команды». Включай ай-кью, Клобуков, думай.

Мысленно никогда не называл себя «Рогачов». Дурак, что поменял такую фамилию — старинную, дворянскую — на банальную. Никто в английской школе дразнить его «Клопом» не стал бы. А между прочим классная идея — как отомстить суке очкастой. Снова стать Клобуковым! Наверняка это возможно, свидетельство о рождении ведь есть. И усыновления не было, только фамилию поменял.

Ладно, про это тоже потом. Что делать? Что делать?

И придумал, не подвел ай-кью. Самые правильные и верные решения просты.

Оделся, вышел на холодную (сугробы, поземка по мостовой) улицу. На углу Языковского в автомате, полистал прихваченную из коридора отчимову телефонную книжечку.

Повезло — трубку взял сам Григорий Павлович. Его жены, ходячей обложки журнала «Советский экран», Марк совсем бы застремался.

— Здравствуйте, это Марк Рогачов, — скороговоркой, чтоб не успеть зажаться, сказал он. — Сын Марата Рогачова.

— Привет, юноша, — рокотнула трубка. — Как протекает пубертат?

Гривас был дядька классный, не то что Рогачов. Веселый, заводной, ходил в джинсовом костюме, усы а-ля Джордж Харрисон, хайр до плеч. В таком возрасте — человеку хорошо за сорок — конечно, чудновато, но лучше, чем пиджак-галстук.

— С производственными трудностями, — в тон ответил Марк — и немного расслабился. На том конце послышался одобрительный смешок.

— Чувство юмора присутствует. Значит, и трудности будут преодолены. — Васильев вдруг спохватился, посерьезнел. — Ой, извини. Ты что звонишь-то? С Маратом всё нормально?

— Нормально. С утра до вечера по машинке колотит, на людей кидается.

Нарочно подпустил в голос ласковой снисходительности.

— Терпи. С нашим братом бывает. Давай, переходи к делу. У меня гости.

И Марк перешел. Изложил просьбу, два раза повторив, что билеты на вечер достать совершенно невозможно, все как с ума посходили.

— Это из-за «Арсенала», я-то мало кому сдался, — скромно ответил Васильев, но слышно было — ему приятно. — Не проблема. Для милого дружка сережку из ушка. А что за кадр? Богиня или субретка? Это с ней у тебя производственные трудности?

— Кадр из тех, которые решают всё, — нашелся Марк. В кругу Гриваса вечно перебрасывались советскими цитатами, такой там был стиль. Не объяснять же, что просишь не для себя.

— Даже так? Заинтриговал. Ровно без четверти семь будьте у окошка администратора. Пропуска закончились,