День - Майкл Каннингем
Ой! Снимок-то якобы сегодняшний, а на дворе начало апреля.
Девять лайков набирается тут же.
Не замечают, похоже, или им все равно, что фото уж никак не апрельское.
Дэн наливает Вайолет еще сока. Натан пожирает ее глазами: так бы и убил! Всю жизненную силу высасывает из пространства, его обкрадывает, воровка и ябеда, и шею выгибает как-то мерзко. Взяв со стола кружку с кофе, Дэн успевает сказать Робби: “Такое чувство, что…”, и тут в кухню поспешно входит Изабель.
– Доброе утро! – говорит.
Вайолет, вскочив, подбегает к матери. Угрюмый Натан не двигается с места.
– Доброе утро! – с энтузиазмом восклицает Вайолет.
Уже год или около того она недолюбливает мать, а потому безудержно демонстрирует дочерние чувства.
Надеется, что ли, посредством бурно изображаемой радости вызвать из небытия ту, прежнюю мать, еще не так давно внимательную и заботливую? Очень может быть.
Натан басит (вернее, изо всех сил пытается):
– Привет, мам.
Я-то все про тебя знаю, не забыла? Мне незачем подлизываться. Я твой мужчина, и это надолго.
Дэна с Робби и не замечают: стоят какие-то парни с кружками у холодильника.
– Вайолет, как по-твоему, родит хомячиха сегодня хомячат? – говорит Изабель.
– По-моему, родила уже, пока мы не видели.
– Что ж, девочкам нужно иногда личное пространство. Натан, не будешь больше обижать Саманту?
– Она толстая.
– И все-таки попробуй не огорчать ее, ладно? Ни к чему унижать человека.
Натан пожимает плечами. Ничего, мол, не обещаю.
– Не виновата же она, что влюбилась, – добавляет Изабель. – Все, мне пора.
– Я кофе сварил, – говорит Дэн.
– Заказала уже в “Старбаксе”, заберу по пути. Опаздываю дико.
Пусть и рассеянная последнее время, в этой роли Изабель по-прежнему хороша: мать, прекрасно знающая, о чем спросить (беременная хомячиха, бедняжка Саманта, безумно влюбленная), а о чем не спрашивать (проблемы Вайолет со сверстницами, оценки Натана). Вечно спешащая мать: ее люди ждут, и без нее ничего не начнется.
И как она научилась быть такой, пусть даже ради детей? Как Дэн усвоил этот тон? Они, трое взрослых, вечно импровизировали и со временем вроде бы охотно признали повзрослевших Натана и Вайолет ни больше и ни меньше как младшими членами стихийно сформировавшейся команды, по каким-то туманным юридическим причинам названной семьей. И теперь Робби шокирован, поскольку вдруг осознает (и как он это упустил?), что семья и есть то самое, чем стали эти люди, более или менее непреднамеренно, – некий конгломерат, который переживет и разлад, и даже предвидимый Робби развод, и без его присутствия здесь выживет тоже. Утрата любимого дяди, может, и разрывает сердце, но мир продолжает существовать, и география все та же, и погода.
Изабель спешит к выходу – буйство волос полуукрощено посредством полунебрежного узла, белая блузка расстегнута до той петли, где проходит граница между стыдливостью и эксгибиционизмом, – а Робби тем временем проверяет свой инстаграм. Пост Вульфа о сельском домике, телепортированном из другого времени года, набрал еще двенадцать лайков.
Изабель ушла, дети вновь принялись за завтрак, а Робби с Дэном стоят рядышком, попивая кофе.
– Выпьем же за квартиру с видом на реку, – говорит Дэн.
Вместо бокалов они чокаются кружками. Дэн – кружкой с Бобом Диланом, неприлично молодым, времен “Возвращения на шоссе 61”.
– Будем надеяться, что это та самая, – добавляет он.
Взгляд его, небесно-голубой, нордический, не отягощен глубиной. От Дэна, нынешнего Дэна, исходит приветливое недоумение, как будто он не вполне понимает происходящее, но полагает, что все обернется, непременно обернется к лучшему. Есть у исцеляющегося наркомана – исцеляющегося внутренне – такая проблема: упорно разделять свою жизнь на наркоманское прошлое, область скрытности и унижений, и чистое, трезвое настоящее, где он покупает тюльпаны, возвращаясь из продуктового магазина домой, а дома снова пишет музыку. Все в этом настоящем содействует благодати, уже хотя бы потому, что с прошлым покончено.
– Будем надеяться, – повторяет Робби.
– А тебе на работу еще не пора?
– Там сегодня асбест ищут. Забыл?
Почему-то в последнее время приходится по десять раз напоминать Дэну, что там у Робби происходит. Так и тянет спросить: Робби тут или уже ушел, как Дэну кажется?
– Ах да! Так, может, сегодня и сыграю тебе песню?
– Обязательно. Не терпится послушать.
И Дэн прекрасно это знает. Ну конечно, Робби, тебе не терпится. Они думают, он не знает. Пусть думают. Пусть считают его туповатым, как цирковой медведь, да за это отчасти и любят – он не против.
И, честное слово, если он кажется неадекватным мечтателем, переоценившим свои возможности, а Робби с Изабель просто ему потворствуют, Дэн опять же не против. О своих разумных надеждах он не распространяется.
Вот чего ни Изабель, ни Робби не знают: когда исполняешь песню, пелена обыденности в какой-то момент спадает, и ты мимолетно становишься неким сверхъестественным существом – проводником бушующей музыки, устремляющейся, взмывая, в зал. Ты подключился к ней и выдаешь ее, ты сам живое, скользкое от пота воплощение музыки, и публика ощущает это так же остро, как и ты. Всегда, или почти всегда, ты примечаешь девушку. Не обязательно симпатичную. Это чужая любовь (хочется так думать), но всего на несколько секунд – твоя, ты поешь ей, а она, можно сказать, поет тебе, вскидывая руки над головой и покачивая бедрами, она боготворит тебя, вернее, сращение тебя и песни, способное тронуть ее во всех смыслах. Эта кратчайшая любовная связь доводилась порой до логического конца (уж прости, Изабель), но всякий раз, когда так случалось, когда Дэну, будем говорить, везло, он обнаруживал, что пика наслаждения достиг раньше, взяв высокую “до”, подержав, закрутив и послав ей, – разумеется, после такого все телесное неизбежно удручает, по крайней мере слегка.
И неважно, где случалось это экстатическое подключение – пусть даже в самом паршивеньком клубе или и того хуже (ему доводилось играть в баре мексиканского ресторана в Кливленде). Не нужен Мэдисон-сквер-гарден, чтобы ощутить это чистое блаженство, доступное лишь изредка, эти почти священные судороги, когда прилюдно выворачиваешься наизнанку, позабыв себя самого, и да, такое могло произойти в мексиканском ресторане в Огайо, и нет, никто и никогда не переживал подобного.
Вот чего ни Изабель, ни Робби не понять: Дэн хочет снова пережить такие мгновения, хоть пару раз. Хочет только этого. Теперь он поет баллады, больше от рока в нем ничего не осталось, но и провозглашая красоту, легко сотворит волшебство, надо только делать это пылко и проникновенно. Посмотрите на Джони Митчелл, на Нила Янга. Дэн
