День - Майкл Каннингем
Робби поневоле задумывается, честна ли никогда не кривившая душой, по ее словам, Изабель с ним и в этом вопросе.
– Вы справитесь, – говорит Робби. – Верь мне.
– Ну да. Все вроде то, да не совсем. Не как нам представлялось, правда?
– А что нам, по-твоему, представлялось?
– Нечто… Не знаю. Большее? Огород. Дети, старики, животные. Козы с цыплятами и дружелюбная лошадь, которая вечно забредает куда-то не туда, а сосед вечно пригоняет ее домой.
– Сколько подробностей.
– И все-таки нам надо купить Вульфу домик за городом, – говорит Изабель. – Он заслужил. Всю жизнь собрался посвятить больным детям.
– Да, пожалуй, надо.
– Уж не знаю почему, но Колумб в тиаре на носу корабля никак не выходит из головы.
– Волшебник, замаячивший на горизонте.
– Каково это, по-твоему, а? – говорит она. – Проснуться утром и, выйдя на палубу, узреть вдруг целый неизвестный континент вместо все того же бесконечного океана.
– Мы ведь помним, да, скольких он поубивал? И что оплатили экспедицию отцы-инквизиторы?
– Благодарю, профессор. Ладно, каково было бы узреть целый неизвестный континент даже с учетом этого?
– Грандиозное впечатление. Спору нет.
– Перспективы какие, я хочу сказать.
– Да уж. Мощные.
Робби изучает свое отражение с накрашенным глазом.
– Не могу понять, шикарно выгляжу или позорно.
– Шикарно. Не сомневайся. Люблю, когда мужчина использует какую-то одну деталь. Деловой костюм, скажем, и восьмисантиметровый каблук. Или как у тебя – футболка, обычная мужская стрижка и накрашенные глаза.
– Заявлюсь так на работу – выгонят.
– А может, Вульфу начать одеваться потрансгендерней?
– Таких фотографий с ним мне в жизни не найти.
– Ну тогда только для нас. Мы с тобой будем знать, что он носит каблуки или красит губы. А подписчикам знать не обязательно. Будем представлять его в футболке, джинсах и на каблуках.
– Ну если тебе так хочется…
– Хотя ты прав, конечно. Воображаю, в какой ужас придут его пациенты.
– Все приходят в ужас. Стоит только ответственному мужчине заявиться на ответственную работу с накрашенными глазами.
Как-то раз, давным-давно, когда Изабель было семь или восемь, а Робби четыре или пять, она нарядила его в шелковую комбинацию и материнские жемчуга и торжественно привела на первый этаж – в самый разгар ужина, за которым, как выяснилось, собрались гости не простые, а достаточно влиятельные, чтобы в тот же день, но несколько раньше, пламенно дискутировать то ли о Джесси Джексоне, то ли об Израиле. Входя в столовую чуть впереди сестры, благоухавший материнским “Герленом” Робби полагал, что перевоплотился, что вся его прелесть теперь явлена. Позже он не раз задавался вопросом, сложилась бы жизнь как-то иначе, отреагируй тогда мать и отец, мать или отец по-другому. Нет, Робби их не винит. Много приложил усилий, чтобы не винить. Однако почти уверен, и ничего тут не может поделать, что от того вечера протянулась невидимая нить к другому, много лет спустя, когда он сообщил родителям о своем намерении отклонить приглашения из медицинских колледжей. Решил все-таки не становиться врачом. Отец при этом сделал такое же лицо, с каким встретил однажды явление маленького Робби – надушенного и в жемчугах – в столовую.
– Мы рождаемся голыми, все остальное – просто прикид, о чем не устает напоминать нам Ру Пол. Не уверен, правда, подумал ли Ру о педиатрах, – говорит Робби.
– Но домик-то за городом Вульф может иметь, как считаешь?
– Если уж тебе так этого хочется.
– Собачке его там понравится – есть где побегать.
– Арлетт, – напоминает Робби. – Собачку зовут Арлетт. А что же Лайла?
– Будет приезжать к нему по выходным, на пригородном поезде.
– Не заскучает он у нас там один?
– Ну, у него работа. В городе кабинет, плюс местные детишки.
– И все же.
– Ладно. Допустим… он повстречает фермера.
– Одинокого и тоже гея.
– Он унаследовал семейную ферму после скоропостижной смерти отца.
– Самоубийство? – спрашивает Робби.
– Да нет. Ехал на тракторе, попал в аварию. Типа того. Так вот этот парень вернулся…
– Из Сан-Франциско. Нет, скорее из Мэна.
– Да, и жил на этой ферме почти что монахом, отрекшись от мира. Подъем в пять утра, отбой в девять вечера.
– Он старше Вульфа. Не старый, но старше. Лет сорока. И не красавец.
– А почему? – спрашивает Изабель.
– Ну это… порнография какая-то. Парень из комиксов Тома оф Финланд, оказавшийся фермером.
– Но и не урод ведь.
– Нет. Обыкновенной наружности. Средний.
– Ну раз тебе такого хочется…
– Постой. Ты злишься, что ли?
– Да нет, конечно. Ты прав. Фермер не должен быть чересчур привлекательным. Такой даже интересней.
– Но ты бы предпочла более совершенную особь.
Оглядев себя в зеркале, Изабель еще раз слегка проводит кисточкой по векам. Перебор или нет? Робби знает – похоже, только он один, – что Изабель всегда сомневается в собственной внешности. На фотографиях порой узнаваема лишь отчасти. С самого детства силится увидеть хоть мельком свое подлинное, незыблемое “я”.
– Да, я всегда питала слабость к красавчикам, и ты, наверное, скажешь, что ничего особенно хорошего из этого на вышло…
Ну нет, Робби не собирается с утра пораньше обсуждать с сестрой ее брак. Изабель, вздумавшей каталогизировать свои заблуждения, придется подождать, хотя бы пока он не выпьет вторую чашку кофе.
– Посмотрю, что там Дэн с детьми делают, – говорит он.
– Минут через пять буду готова. А наш фермер, мне кажется, читает Толстого перед сном, по часу каждый вечер.
– Или Джордж Элиот. “Мельницу на Флоссе”. Вот что я бы предпочел.
– Ладно, пусть так. И вот однажды в близлежащем городке он сталкивается с Вульфом.
– Их тянет друг к другу.
– Сначала они, наверное, просто дружат, и только потом один из них признается…
– Первым признается фермер, – уточняет Робби.
– Да? Тебе так хочется?
– Для него это серьезный шаг. Он ведь не знает ни единого гея. И уверен, что Вульф тут же от него отвернется. Но ничего не может с собой поделать. И понятия не имеет, что Вульфу и самому приходится…
– Сдерживаться.
– Да, ведь Вульф-то тоже представить не может, что фермер к нему неравнодушен. Они как два шпиона: работают на одну разведку и не подозревают об этом.
– Прямо хоть “Нетфликсу” идею продавай, – замечает она.
– Да уж, пожалуй.
– Сначала все идет прекрасно. Но с каждым днем Вульф все больше времени и сил тратит на работу, а к фермеру переезжает жить его бабушка – разумеется, гомофобка.
– А может, не надо так жизненно?
– Конфликт необходим, – заявляет она. – Иначе на телевидении это не купят.
– Обойдемся без телевидения, а?
– Ладно, извини. Но просто представь: продаем им идею сериала
