Великое чудо любви - Виола Ардоне
По ночам я по-прежнему слышу, как поет в своей башне Мутти и как воет по украденным щенкам Наня-собаня: не знаю, в самом ли деле или мне это только чудится, как листья, которые видела тогдашняя Новенькая. Но мне хватает. Какая, в сущности, разница между воображаемым и взаправдашним? Безумие ведь может быть и своего рода компенсацией для тех, кому не досталось ничего получше.
6
Правило номер четыре: что ему нужно, проныре?
Ходит себе и ходит, взъерошенный такой, и со всеми разговоры ведет, кроме разве что своего халата, а тот вечно нараспашку. Мало нам тут чокнутых. Помяни мое слово, прогонит его Гадди: уж с месяц, считай, с тех самых пор, как он появился, в Бинтоне форменный сумасшедший дом.
Сегодня с утра за мной послал.
– Чего ему надо? – спросила я у Жилетт.
А она только руками разводит:
– Психотерапия, – говорит.
Я решила было, что это какая-то новая таблетка, и уже готовилась тихонько сплюнуть ее в сгиб локтя, как Мутти учила. Но он меня усадил и стал разглядывать. Усы свои гладит и молчит, молчит… Ну я и начала сама с собой болтать, чтобы скрасить одиночество. А он только вздыхал, посматривал зачем-то на свои ногти и писал в клеточках блокнота фразы, прочесть которые мне так и не удалось.
Через некоторое время, рассказываю я Новенькой, хотя она по-прежнему хранит молчание, мы заговорили о Мутти. Потом он спросил об отце, знаю ли я что о нем, и я ответила, что нет, мол, это секрет, Мутти назовет мне его имя, только когда настанет время. Но, похоже, время это еще не настало, да и сама Мутти ушла. Он наморщил нос, будто свернул в коридор, где только что прошла Выдра, и спрашивает:
– Говоря «ушла», ты имеешь в виду, что она умерла? – а на последнем слове немного голос понизил.
– Говоря «ушла», я имею в виду, что она вернется, – так же тихо шепнула я в ответ.
– Не стоит слишком доверяться надежде, – сказал он, на сей раз обычным тоном.
– Как и чужой уверенности, – пожала плечами я.
Он почесал в затылке, взглянул на часы и поднялся:
– Что ж, на сегодня хватит, увидимся завтра.
– Завтра не могу, у меня дела, – ответила я, так и не решив, понравилась мне эта психотерапия или нет. В палату я вернулась с ощущением слегка нехорошим, а слегка и неплохим, как после рвоты: во рту горечь, а в желудке легкость, понимаешь?
Похоже, Новенькая кивает, но она такая тощая, что от каждого вздоха шатается. С момента приезда только чахнет, и вокруг глаз проявились два темных пятна, как у несчастной панды.
А с тобой он психотерапию не проводил? Еще не окончив вопрос, я вдруг чувствую укол ревности: мне бы хотелось, чтобы эта штука была предназначена исключительно для меня. Новенькая закрывает оба глаза: должно быть, нет.
По отделениям докторишка, в отличие от Гадди, ходит по нескольку раз за день, чем страшно всех раздражает: и инвалидок, и асоциалок, и даже микроцефалку с нижнего этажа. Только две припадочные, которых, напоминаю я Новенькой, привезли незадолго до тебя, да группа социально неадаптированных – вот кто лучше всех адаптировался к его визитам.
Он выслушивает всех, включая и тех, кто просто болбочет. На днях объяснял мне, что даже в словесном салате может быть смысл, надо только уметь слушать. Я сразу вспомнила тот день, когда вернулась от Сестер-Маняшек, а Вечная-Подвенечная рассказала мне о моей Мутти. И про себя улыбнулась.
С медсестрами и надзирательницами докторишка тоже говорит, позавчера вот убедил их объявить забастовку, то есть мы на целый день остались одни, а вечером катались, как на катке, по залитому мочой полу. На следующий день сестры, заметив его, крестились и отворачивались. Гадди в знак уважения, как обычно, подали кофе в фарфоровой чашке в цветочек с блюдцем ей в пару, а ему ничегошеньки не дали, вообще, даже вечером, перед ночной сменой, когда приходится активнее всего бороться со сном. Как в той рекламе: «Чем больше кофе, тем выше нос».
Эти двое – словно Том и Джерри, мультяшные кот и мышь. Помнишь таких? Гадди делает обход первым: выписывает лекарства, затягивает ремни, отправляет к Лампочке. Потом является докторишка: отбирает таблетки, отвязывает пациентов, возвращает в отделение тех, кто уже успел выстроиться в очередь у Лампочкиного кабинета. После обеда все повторяется еще раз, и так каждый день. Кто сдастся последним – выиграл. Как правило, Гадди устает раньше: потому что он уже старенький, потому что к определенному времени ему хочется только сбросить халат, сесть в машину и ехать домой, а еще потому, что в мультиках хитрый мышонок тоже всегда берет верх над злобным котом.
А вчера Жилетт не заглянула поцеловать меня на ночь. И знаешь почему? Я ее с утра спросила. Пошла на собрание, устроенное этим докторишкой!
– Ты же за Гадди была, – напомнила я ей.
– Я шпионила, – призналась она и, почесав мохнатый подбородок, принялась загибать пальцы. – Там была эта молодая докторша…
– Кто? Златовласка?
Она кивнула и продолжила:
– Кое-кто из медсестер, те, что работают недавно, и даже четыре или пять пациентов. Докторишка говорит, они имеют право сами решать, чем занять свой день.
– А лечение им выбирать нельзя? – хихикнула я.
– Нет, но обед можно. Он попросил этих четверых-пятерых составить список того, чем они хотели бы питаться.
– Ну, а они?
– С завтрашнего дня обещают изменения в меню.
– Сумасшедший дом!
Новенькая мигает обоими глазами сразу, что я воспринимаю как «ого!».
7
Правило номер пять: ремни пора развязать.
Сегодня докторишка выпустил нас во двор вместе с мужским отделением, где тоже живут коты, только мартовские: у них вечно зудит заняться любовью, а котят, если те вдруг родятся, потом наверняка попросту утопят. Гадди на такое вполне способен.
А у тебя когда-нибудь зудело? Новенькая привычно подмигивает, но как это воспринять, непонятно.
Взрослым мужчинам я не доверяю, поэтому все время провела с Мистером Пропером, который после того раза с моющим средством больше не пытался засунуть мне язык между зубами, а теперь и вовсе вместо занятий любовью предпочитает решать дело кулаками, за что я его и ценю. И лысая башка, как у того типа из рекламы, только добавляет жути: завидев ее, люди сразу опускают глаза и сворачивают в
