Лахезис - Юлий Анатольевич Дубов

— Тебя Костей зовут? — спросил дядечка из газеты. — Константин. Хорошее имя. Ты смотрел такое кино «Константин Заслонов»? Про войну?

Кино я не смотрел, но согласительно кивнул головой, потому что не хотел, чтобы дядечка подумал, будто я некультурный и не смотрю хорошие фильмы про войну.

— Ну вот и хорошо, — продолжил дядечка. — Людмила Васильевна мне сказала, что ты дружишь с Гришей Фроловым.

Как только он сказал про Гришку, мне стало тревожно. Мне тут же, как по заказу, воткнулось откуда-то снаружи в голову, что сегодня я сидел за партой один, а его место пустовало. И что у него дома какая-то беда, и как-то эта беда связана с тем, что уже три дня я не видел во дворе черной «Победы», на которой его папашу возили на работу.

— Ты знаешь, кто его отец? — неожиданно спросил дядечка.

— Дядя Петя — военный, — честно озвучил я очередную всплывшую у меня в голове частицу знания. — Он — генерал-майор.

— Этот дядя Петя, — ласково объяснил мне дядечка, — никакой не военный. Он — преступник. Он арестовывал невинных людей, сажал их в тюрьму. Там их пытали и убивали. Теперь его разоблачили и будут судить.

У меня стало холодно в животе и зашумело в ушах. Я смотрел на дядечкин рот, из которого неторопливо вылезали слова про Гришкиного папашу, и ничего не понимал. Я как-то вдруг перестал понимать, про что он мне говорит. И зачем он мне про это говорит. Просто хлопал глазами весь красный и молчал.

Тут вклинилась Куздря. Оказывается, у нас после уроков должно быть пионерское собрание, и дядечка-журналист специально приехал, чтобы поприсутствовать на этом собрании, а потом написать в газету статью. И вчера Куздря долго говорила с Гришкой, что он должен выступить на этом собрании и, как настоящий пионер, сказать всякие слова, что он своего папашу считает преступником. Вот про это журналист и должен был написать в свою газету, как пионеры осуждают извращения линии партии и так далее. Но Фролыч сегодня в школу не пришел, и телефон у него дома не отвечает.

— Мы ведь не можем отменить это пионерское собрание, — говорила Куздря брякающим железным голосом. — Это был бы просто позор для нашей организации. И для школы. И для всего района. Вот товарищ напишет в газету, что у нас хромает пионерская дисциплина. Мы этого допустить не можем, Шилкин. Правда?

Я машинально кивнул головой. Никак не хотелось, чтобы про нашу школу плохо написали в газете.

— А ты читал, Костя, про пионеров-героев? — спросил дядечка. — Конечно, читал. Все они были очень принципиальные. Всегда ставили общественные интересы выше личных. Вот, например, Павлик Морозов. Или другие герои. Когда я был пионером, я всегда хотел быть похожим на Павлика Морозова. Ты тоже, конечно, хочешь быть, как он. Да, Костя?

Я посмотрел на висящий на стене плакат с Павликом Морозовым. На этом плакате Павлик куда-то шел — он весь был такой летящий, с развеваюшимися светлыми волосами, в белой рубашке и с отглаженным красным галстуком на груди. Очень красивый. Я сразу понял, что хочу быть на него похожим. Павлик Морозов был настоящим пионером-героем. Он боролся с кулаками, которые были против революции и угнетали крестьян. Его родной отец, хоть и не был кулаком, но тайно этим кулакам помогал и боролся против советской власти. Тогда Павлик не побоялся и рассказал комсомольцам и коммунистам, что его отец — враг советской власти, и комсомольцы вместе с коммунистами собрались и расстреляли его отца. Потом Павлик пошел в лес с другим мальчиком, чтобы собирать клюкву, а кулаки решили отомстить ему за то, что он разоблачил родного отца, подстерегли его и убили из засады. У нас в учебнике была такая картинка, как злые кулаки окружили Павлика и готовятся его убить, а он стоит, как на плакате, с развевающимися волосами и в красном галстуке, и у его ног лежит лукошко с клюквой. А из-за дерева выглядывает тот самый его друг, с которым они пошли в лес. Он потом прибежал в колхоз и рассказал, как убивали Павлика, и всех кулаков арестовали и расстреляли.

— Хочешь помочь своей школе? — это снова дядечка. — Своей пионерской организации?

— Вот что, Шилкин, — сказала Куздря, не дождавшись даже, пока я согласно кивну головой. — Сейчас после звонка мы с тобой и с Николаем Федоровичем пойдем в физкультурный зал. Там будет общее собрание всей пионерской дружины. Сначала я расскажу про отца Гриши Фролова, а потом выступишь ты. Знаешь, что тебе нужно будет говорить? Ты скажешь, что дружил с Фроловым, потому что считал его настоящим пионером. Но он оказался трусом и не пришел на собрание, потому что побоялся посмотреть в глаза своим товарищам, после того как его отец оказался преступником. Поэтому ты больше не можешь с ним дружить и предлагаешь исключить его из нашей пионерской организации. Понял, Шилкин?

Она это сказала очень спокойно, даже ласково, но я сразу почувствовал, что ласковость эта — как урчание в водопроводном кране, когда вдруг на минуту отключилась вода: вот-вот оно оборвется и загрохочет мощная струя. Стоит мне промедлить с ответом, как пружинка, на которой держится ее спокойствие, соскочит, на щеках у Куздри выступят пунцовые пятна, глаза побелеют от ярости и еще больше вытаращатся, пальцы скрючатся как у страшной ведьмы из сказки, и она завопит, обзывая меня бестолочью, фашистом, шпаной, дефективным выродком и уродским кретином, которому не место в советской школе.

С плаката на стене ясными глазами смотрел Павлик Морозов, и я позавидовал ему — его отец был заодно с кулаками, и ему было легко и просто, он сам знал, что надо делать, на него не орала никакая Куздря, и еще у него не было такого друга, как Гришка Фролыч, которого непременно надо было исключить из пионеров, чтобы помочь своей школе и пионерской организации. Павлика убили кулаки, и он стал пионером-героем, а меня просто исключат из школы как бестолочь и дефективного выродка.

— Ты себя хорошо чувствуешь, Костя? — обеспокоенно спросил Николай Федорович. — У тебя ничего не болит?

— Воспаление хитрости, — рявкнула Куздря, с трудом сдерживаясь. — Так что, Шилкин? Тебе все понятно?

Ничего понятно мне не было. Я знал только одно — я никогда не смогу сказать ей «нет». Но и сказать при всех вслух, что Гришка Фролыч — трус и сын преступника, и его за это надо погнать из пионеров, тоже не смогу. Да меня только от одной мысли, что я буду стоять на сцене,