Нездоровые люди - Вячеслав Игоревич Мешков
Наверное, со стороны это кажется глупо, когда парень, которому ещё нет восемнадцати, приходит в свадебный салон с бабулей.
Нас очень растерянно поприветствовал в салоне менеджер, вопросительно меряя взглядом. Я сразу же показал на платье Софьи, и Анна Павловна, как только оно оказалось в её руках, резко схватила его, обняла и начала горько плакать.
– Софочка, не уберегла я тебя, прости меня Христа ради, – начала свои мольбы Анна Павловна, прижимая платье к груди.
– Что вы делаете, – сконфуженно начала спрашивать менеджер, подходя в бабушке.
– Сколько оно стоит?
– Это платье для арены, оно не на продажу. Я могу уточнить, сколько оно стоит. Господи, да не мните это платье…
Анна Павловна не выпускала платье из рук, из её глаз текли слёзы, тушь потекла, она учащённо дышала, я попытался к ней приблизиться, но понял, что этого делать не нужно.
Спустя несколько минут менеджер назвал цену, я её не услышал, но понял, что цена не особо интересовала покупателя, и он был готов заплатить любую стоимость, лишь бы оставить эту реликвию в своих руках.
Мы вышли из магазина вместе, я помог упаковать платье в пакет, помог спуститься по ступенькам, и мы пошли в сторону автобусной остановки. Шли мы медленно, периодически останавливаясь, так как Анне Павловне было не совсем хорошо, она несколько раз выпивала какие-то таблетки, вытаскивая их из своей сумочки, и дышала учащённо. Наконец я довёл её до остановки, и она села на скамью.
– Ну что, принц, спасибо тебе большое, – обнимая меня, как-то торжественно изрекла моя спутница.
– Да не за что… Может, вас до дома проводить?
– Нет, что ты. Не нужно, мне ещё в магазин зайти за кормом нужно. Как раз прогуляюсь.
– Ну вы, в общем, не грустите, Софья действительно была светлым человеком. Спасибо, что вы её воспитали такой, какая она есть, – говоря это, я чуть приобнял бабушку, и со стороны, наверное, это выглядело как семейная идиллия.
– Спасибо тебе, милый человек, она же мне про этот день, вернее про ваш день, все уши потом прожужжала. Ты бы слышал, как она хвалилась передо мной, и про платье, и про тебя сколько мне всего рассказала, и про твою шутку в машине, я так тогда смеялась сквозь слёзы просто, не переставая. Бывает же такое, – говоря последние слова, бабуля начала гладить пакет и смотреть на него, улыбаясь.
Мы попрощались спустя несколько минут, больше я бабушку не видел, что-либо о ней не слышал, да и про Софью я старался не вспоминать, в груди тут же становилось тяжко, а тяжести ничего хорошего в себе не несут, особенно когда у тебя больное сердце.
Хотя порой Софья мне снилась, мы гуляли в каком-то парке, и о чём-то мило беседовали.
РОВЕСНИКИ
Жизнь в больнице, конечно же, не сахар и не мёд. Ранний подъём, анализы, анализы, кровь из пальца, кровь из вены, моча, проверка давления, уровня кислорода в крови, регулярные капельницы, уколы, уколы и ещё раз уколы, далее осмотр врача, после измерение температуры и ещё много чего.
И так каждый день, изо дня в день, и всё одно и то же. Часы, месяцы, а для кого-то, увы, и целые годы. Распорядок дня в больнице, по всей видимости, не менялся с её самого открытия, и ничего не изменится после. Никогда, не в этой жизни, как порой шутят пациенты.
Я лежу в отделении детской хирургии вот уже второй месяц и жутко устал от однообразия. Поговорить тут особо не с кем, больные дети порой умирают, и именно тут я в первый же день своего пребывания столкнулся лицом к лицу со смертью.
На моей койке до моего появления в палате лежал мальчик, диагноз которого ничего хорошего ему не сулил. Хронический миелолейкоз неизлечим, но проблема в том, что врачу крайне сложно определить верный диагноз. Умерший мальчик, как мне позже рассказывали мои новые друзья по палате, в последнюю неделю жутко мучился. Не спал по ночам, звал родителей, стонал от жуткой боли, ему было сложно даже пить воду, кушать он не мог, так как аппетита не было. Боли внизу живота в конце его жизни не могли сбить даже сильные обезболивающие, и даже дорогое французское лекарство, которое родители мальчика доставили из Франции.
Я не знаю, насколько это было правдой, но ребята говорили мне о том, что у него брали кровь молочного цвета. Мальчик умер ночью, а с утра его увезли, после обеда на его место положили меня, и на меня все смотрели как-то подавленно и с некоторым сожалением.
Узнав историю своего предшественника и о всех его злоключениях, мне стало не по себе, тем более со смертью в таком виде я столкнулся впервые, и сама смерть выбрала не меня, а его! Первую ночь в больнице я спал крайне плохо, мне снились кошмары вперемешку с белой кровью, вампирами и бледными детьми. На следующий же день я захотел уйти из больницы или найти какой-то иной выход, но все мои попытки оказались тщетными. Ни врач, ни медсестра меня, конечно же, никуда не выпустили, а бабушка и слышать не захотела о лечении на дому.
Я не хотел находиться в больничной палате и при первой же возможности старался из неё уходить. Ходить по больничным коридорам было неинтересно, а смотреть на улицу из окна было веселее, там была хоть какая-то жизнь. Машины, люди, мои ровесники радостно бежали куда-то, а какие-то просто медленно шли сюда. Порой я видел нерадостную картину прощания родителей и детей или, наоборот, радость от встречи или условных каникулах дома, вдали от больницы.
Книги я читать не хотел, журналы, газеты, какие-то комиксы, ещё что-то быстро надоедало. Как такового общения со сверстниками у меня не было, да и в целом в моей палате лежали малыши, а я был самым взрослым.
Но однажды, когда я спускался на первый этаж больницы, я встретил на лестнице свою бывшую одноклассницу Марию Закосову, мы обменялись взглядами, секунд пять-семь напрягали память, чтобы полностью восстановить картину: имя, фамилия, где учились, за какой партой сидели и что оставили друг о друге в памяти.
– О!!! Семён, привет, ты тут что делаешь? – улыбчиво обратилась Маша ко мне.
– Ну… – уклончиво начал я, так как не хотел посвящать в детали своего пребывания в больнице. – Я тут лежу, в общем, болею.
– Ясно. А я, как видишь, работаю тут, вернее, практику
