Владимир Набоков - Подвиг
Какъ только они оказались въ темнотe таксомотора, онъ обнялъ ее, шалeя отъ ощущенiя ея гибкой худобы. Она закрывалась руками и хохотала. Потомъ, въ номерe, когда онъ неловко вынулъ бумажникъ, она сказала: "Нeтъ, нeтъ, если хотите, завтра поведете меня обeдать въ шикарное мeсто". Она спросила, кто онъ, не французъ ли, и стала по его просьбe гадать: бельгiецъ? датчанинъ? голландецъ? И не повeрила, когда онъ сказалъ: русскiй. Далeе онъ намекнулъ ей, что зарабатываетъ жизнь карточной игрой на большихъ пароходахъ, повeдалъ ей о своихъ странствiяхъ, кое-что расцвeтилъ, кое-что прибавилъ и, описывая никогда имъ невиданный Неаполь, глядeлъ съ любовью на ея голыя дeтскiя плечи, на стриженую русую голову, и былъ совершенно счастливъ. Рано утромъ, пока онъ мирно спалъ, она быстро одeлась и ушла, выкравъ изъ его бумажника десять фунтовъ. "Утро послe дебоша", - съ улыбкой подумалъ Мартынъ, захлопнувъ бумажникъ, который поднялъ съ полу. Онъ облился изъ кувшина, устроивъ потопъ, и все улыбался, вспоминая прелестную ночь. Было немного жалко, что она такъ глупо {62} ушла, что больше никогда онъ ее не встрeтитъ. А звали ее Бэссъ. Когда же онъ вышелъ изъ гостиницы и пошелъ но утреннимъ просторнымъ улицамъ, то ему хотeлось прыгать и пeть отъ счастья, и, чтобы какъ-нибудь облегчить душу, онъ взобрался на лeсенку, прислоненную къ фонарю, изъ-за чего имeлъ долгое и смeшное объясненiе съ пожилымъ прохожимъ, грозившимъ снизу тростью.
XIII.
Второй нагоняй онъ получилъ отъ Зилановой, Ольги Павловны. Наканунe она прождала его до поздняго вечера и, такъ какъ полагала почему-то, что Мартынъ и моложе и безпомощнeе, чeмъ оказался на самомъ дeлe, разволновалась, не знала, что предпринять. Онъ объяснилъ, что вчера хватился адреса, а нашелъ его только сегодня въ мало посeщаемомъ карманчикe, и что ночевалъ въ гостиницe у вокзала. Ольга Павловна захотeла узнать, почему онъ не позвонилъ по телефону, и какъ называется гостиница. Мартынъ придумалъ хорошее, незаурядное названiе: Гудъ-Найтъ Отель, - и объяснилъ, что искалъ въ телефонной книжкe номеръ, но не нашелъ. "Эхъ, вы", - недовольно сказала Зиланова и вдругъ улыбнулась изумительно прекрасной улыбкой, совершенно преобразившей ея дряблое, унылое лицо. Мартынъ помнилъ эту улыбку еще по Петербургу, и такъ какъ онъ былъ тогда дитя, а говоря съ чужими дeтьми женщины обычно улыбаются, его память сохранила Зиланову съ сiяющимъ лицомъ, и {63} онъ на-первяхъ былъ озадаченъ, найдя ее такой старой и хмурой.
Ея мужъ, извeстный общественный дeятель, былъ временно въ отъeздe, и Мартына помeстили въ его кабинета Кабинетъ и столовая находились въ первомъ этажe, гостиная во второмъ, спальни въ третьемъ. Изъ такихъ узко-фасадныхъ домовъ, другъ отъ друга неотличимыхъ и съ одинаковымъ расположенiемъ комнатъ по вертикали, состояла вся эта тихая, неторговая улица, оживленная красной почтовой тумбищей на углу. Позади праваго ряда домовъ были палисадники, гдe лeтомъ цвeли рододендроны, а за лeвымъ рядомъ желтeлъ и облеталъ скверъ съ большими ильмами и съ муравчатой площадкой для тенниса.
Старшая дочь Зиланова, Нелли, недавно вышла замужъ за русскаго офицера, попавшаго въ Англiю изъ нeмецкаго плeна. Младшая, Соня, кончала въ Лондонe среднюю школу, куда неожиданно перешла изъ пятаго класса Стоюнинской гимназiи. Существовала еще сестра Зилановой, Елена Павловна, и ея дочка Ирина, несчастное безобразное существо - полуидiотка.
Недeля, которую Мартынъ, примeриваясь къ Англiи, прожилъ въ этомъ домe, показалась ему довольно тягостной. День-деньской онъ былъ среди чужихъ, его не отпускали ни на шагъ. Соня донимала его тeмъ, что высмeивала его гардеробъ, сорочки съ крахмальными манжетами и твердоватой грудью, любимые ярко-лиловые носки, оранжевые башмаки съ шишковатыми носами, купленные въ Афинахъ. "Это американскiе", - съ нарочитымъ спокойствiемъ сказалъ Мартынъ. "Американцы ихъ спецiально {64} дeлаютъ, чтобы продавать неграмъ да русскимъ", - бойко возразила Соня. Далeе оказалось, что Мартынъ не привезъ халата, и, когда онъ по утрамъ шелъ въ ванную, гордо закутанный въ простыню, Соня говорила, что это ей напоминаетъ ея двоюродныхъ братьевъ и товарищей ихъ, лицеистовъ, которые, гостя на дачe, спали нагишомъ, ходили по утрамъ въ простыняхъ и гадили въ саду. Кончилось тeмъ, что Мартынъ накупилъ въ Лондонe столько вещей, что десяти фунтовъ не хватило, и пришлось писать дядe, а это было особенно непрiятно въ виду туманныхъ объясненiй, которыхъ потребовало исчезновенiе другихъ десяти фунтовъ. Да, тяжелая, неудачная недeля. Вeдь и англiйское произношенiе, которымъ Мартынъ тихо гордился, тоже послужило поводомъ для изысканно насмeшливыхъ поправокъ. Такъ, совершенно неожиданно, Мартынъ попалъ въ неучи, въ недоросли, въ маменькины сынки. Онъ считалъ, что это несправедливо, что онъ въ тысячу разъ больше перечувствовалъ и испыталъ, чeмъ барышня въ шестнадцать лeтъ. И съ нeкоторымъ злорадствомъ онъ расколошматилъ на теннисe какихъ-то ея молодыхъ людей, а вечеромъ наканунe отъeзда превосходно танцовалъ подъ гавайскiй плачъ граммофона тустэпъ, которому научился еще въ Средиземномъ морe.
Въ Кембриджe онъ и подавно почувствовалъ себя иностранцемъ. Встрeчаясь съ англичанами-студентами, онъ, дивясь, отмeчалъ свое несомнeнное русское нутро. Отъ полуанглiйскаго дeтства у него остались только такiя вещи, которыя у коренныхъ англичанъ, его сверстниковъ, читавшихъ въ дeтствe тe же книги, затуманились, уложились въ должную перспективу, - а жизнь Мартына въ одномъ {65} мeстe круто повернула, пошла по другому пути, и тeмъ самымъ обстановка и навыки дeтства получили для него привкусъ нeкоторой сказочности, и какая-нибудь книга, любимая въ тe дни, оставалась по сейчасъ въ его памяти прелестнeе и ярче, чeмъ та же книга въ памяти сверстниковъ-англичанъ. Онъ помнилъ и говорилъ словечки, которыя десять лeтъ назадъ были въ ходу среди англiйскихъ школьниковъ, а нынe считались либо вульгарными, либо до смeшного старомодными. Синимъ пламенемъ пылающiй пламъ-пуддингъ подавался въ Петербургe не только на Рождествe, какъ въ Англiи, а въ любой день, и, по мнeнiю многихъ, у повара Эдельвейсовъ онъ выходилъ лучше, чeмъ покупные. Въ футболъ петербуржцы играли на твердой землe, а не на дернe, и штрафной ударъ обозначался неизвeстнымъ въ Англiи словомъ "пендель". Цвeта полосатой курточки, купленной когда-то у Дрюса, Мартынъ бы теперь не смeлъ носить, такъ какъ они отвeчали спортивной формe опредeленнаго училища, воспитанникомъ котораго онъ никогда не состоялъ. И вообще все это англiйское, довольно въ сущности случайное, процeживалось сквозь настоящее, русское, принимало особые русскiе оттeнки.
XIV.
На заднемъ планe первыхъ кембриджскихъ ощущенiй все время почему-то присутствовала великолeпная осень, которую онъ только-что видeлъ въ Швейцарiи. По утрамъ нeжный туманъ заволакивалъ Альпы. Гроздь рябины лежала посреди дороги, гдe колеи были подернуты слюдянымъ {66} ледкомъ. Ярко-желтая листва березъ скудeла съ каждымъ днемъ, несмотря на безвeтрiе, и съ задумчивымъ весельемъ глядeло сквозь нее бирюзовое небо. Рыжeли пышные папоротники; плыли по воздуху радужныя паутинки, которыя дядя Генрихъ называлъ волосами Богородицы. Иногда Мартынъ поднималъ голову, думая, что слышитъ далекое, далекое курлыканiе журавлей, - но ихъ не было. Онъ много бродилъ, чего-то искалъ, eздилъ на скверномъ велосипедe одного изъ работниковъ по шелестящимъ тропинкамъ, а Софья Дмитрiевна, сидя на скамей подъ кленомъ, задумчиво прокалывала острiемъ трости сырые багровые листья на бурой землe. Такой разнообразной и дикой красоты не было въ Англiи, природа казалась оранжерейной, ручной; въ геометрическихъ садахъ, подъ моросящимъ небомъ, она умирала безъ роскошныхъ причудъ, но по-своему были прекрасны розовато-сeрыя стeны, прямоугольные газоны, покрытые въ рeдкiя погожiя утра блeднымъ серебромъ инея и выгнутый каменный мостикъ надъ узкой рeкой, образовавшiй полный кругъ со своимъ совершеннымъ отраженiемъ.
Ни скверная погода, ни ледяная стужа спальни, гдe традицiя запрещала топить, не могли измeнить мечтательную жизнерадостность Мартына. Одиночество веселило его. Свою рабочую комнату, жаркiй каминъ, пыльную пiанолу, безобидныя литографiи по стeнамъ, низкiя плетеныя кресла и дешевыя фарфоровыя штучки на полочкахъ, - все это онъ отъ души полюбилъ. Когда, поздно вечеромъ, умирало священное пламя камина, онъ кочергой скучивалъ мелкiе, еще тлeющiе остатки, накладывалъ сверху щепокъ, наваливалъ гору угля, раздувалъ огонь фукающими {67} мeхами или, занавeсивъ пасть очага просторнымъ листомъ "Таймса", устраивалъ тягу: напряженный листъ прiобрeталъ теплую прозрачность, и строки на немъ, мeшаясь съ просвeчивающими строками на исподe, казались диковинными знаками тарабарскаго языка. Затeмъ, когда гулъ и бушеванiе огня усиливались, на газетномъ листe появлялось рыжее, темнeющее пятно и вдругъ прорывалось, вспыхивалъ весь листъ, тяга мгновенно его всасывала, онъ улеталъ въ трубу, - и позднiй прохожiй, магистръ въ черномъ плащe, видeлъ сквозь сумракъ готической ночи, какъ изъ трубы вырывается въ звeздную высь огневласая вeдьма, и на другой день Мартынъ платилъ денежный штрафъ.
