Болеслав Прус - Кукла
Потом у него попросили паспорт, потом он позавтракал, купил новый билет, велел перенести вещи в другой поезд и поехал дальше. Снова станция, снова пересадка, снова дорога... Вагон подрагивал и стучал, паровоз время от времени свистел, потом останавливался... В купе появились люди, говорящие по-немецки: двое, трое... Потом польский говор совсем умолк, и вагон наполнился немцами...
Изменился и пейзаж за окном. Потянулись огороженные леса, где деревья стояли ровными рядами, словно солдаты в строю. Исчезли деревянные, крытые соломой избы, и все чаще мелькали одноэтажные домики с черепичными крышами и палисадниками. Вот опять остановка, опять надо есть, пить. Какой-то огромный город... Ах, это как будто Берлин!.. Опять поехали... В вагон все еще садятся люди, говорящие по-немецки, но произношение у них другое. Потом ночь и сон... Нет, не сон, а все та же апатия.
В купе входят два француза. Пейзаж за окном снова изменился: широкие просторы, холмы, виноградники. Там и сям из-за деревьев выглядывает высокий одноэтажный дом, старый, но крепкий, весь обвитый плющом. Опять осмотр чемодана. Пересадка. В вагон садятся два француза и одна француженка и сразу поднимают шум за десятерых. Это, по-видимому, люди воспитанные; тем не менее они хохочут, то и дело пересаживаются с места на место и извиняются перед Вокульским, - он, впрочем, так и не знает за что.
На какой-то станции Вокульский пишет несколько слов Сузину по адресу: "Париж, "Гранд-отель" - и дает записку вместе с деньгами проводнику, не заботясь ни о том, сколько дал, ни о том, дойдет ли телеграмма. На следующей станции кто-то сует ему в руку целую пачку денег, и поезд трогается. Вокульский замечает, что уже снова ночь, и снова он впадает в состояние не то сна, не то какого-то странного оцепенения.
Глаза у него закрыты, но мысль работает и твердит, ему, что сейчас он спит и что это странное состояние безразличия пройдет у него в Париже.
"Париж! Париж! - повторяет он во сне. - Ведь я столько лет мечтал о нем! Это пройдет. Все пройдет!.."
Десять часов утра. Новая станция. Поезд стоит под сводом; шум, крик, беготня. На Вокульского набрасываются сразу три француза, предлагая свои услуги. Вдруг кто-то хватает его за плечо.
- Ну, Станислав Петрович, счастье твое, что ты приехал!
Вокульский минутку всматривается в какого-то великана с красным лицом и русой бородой и наконец говорит:
- Ах, Сузин!
Они обнимаются.
Сузина сопровождают двое французов, один из них берет у Вокульского квитанцию на вещи.
- Счастье твое, что ты приехал, - повторяет Сузин, еще раз целуя его. Я уж думал, что пропаду тут в Париже без тебя...
"Париж..." - думает Вокульский.
- Да не обо мне речь, - продолжает Сузин. - Ты так загордился, якшаясь с вашей паршивой шляхтой, что до меня тебе уж и дела нет. Но ради тебя же жаль упускать такие деньги... Ты потерял бы тысяч пятьдесят...
Два француза, сопровождавшие Сузина, появляются снова и сообщают, что можно ехать. Сузин берет Вокульского под руку и ведет его на площадь, где стоит множество омнибусов, а также одноконных и пароконных экипажей, в которых кучера помещаются спереди или сзади. Они проходят несколько шагов и останавливаются у коляски, запряженной парой лошадей, с лакеем у дверцы. Садятся и едут.
- Смотри, - говорит Сузин, - вот улица Лафайета, а вот бульвар Маджента. Мы поедем по Лафайету до самого отеля, возле Оперы. Говорю тебе: чудо, а не город! Ну, а как увидишь Елисейские поля и сад между Сеной и Риволи... Эх, говорю я тебе: чудо - не город! Только у женщин уж больно турнюры велики... Ну, да тут вкусы иные... Просто не нарадуюсь, что ты приехал; пятьдесят, а то и шестьдесят тысяч рублей - это тебе не фунт изюма... Видишь, вон Опера, а вон бульвар Капуцинов, а вот и наша избенка...
Вокульский видит огромное шестиэтажное здание клинообразной формы, опоясанное железной балюстрадой вдоль третьего этажа. Дом стоит на широкой улице, обсаженной еще молодыми деревьями, а по ней взад и вперед снуют пешеходы, проносятся омнибусы, коляски, всадники. Движение такое оживленное, будто по крайней мере половина Варшавы сбежалась поглазеть на какое-нибудь происшествие. Мостовая и тротуары гладкие, как паркет. Вокульский понимает, что он в самом сердце Парижа, но не испытывает ни волнения, ни любопытства. Ему все безразлично.
Экипаж въезжает в великолепные ворота, лакеи распахивают дверцы. Они выходят. Сузин берет Вокульского под руку и ведет в маленькую комнатку, которая неожиданно начинает подниматься.
- Это лифт, - говорит Сузин. - У меня тут два номера. Один - во втором этаже за сто франков в день, а другой - в четвертом за десять франков. Для тебя я тоже снял за десять... Ничего не поделаешь... выставка.
Они выходят из лифта в коридор и минуту спустя оказываются в роскошно обставленной комнате. Мебель красного дерева; у одной стены стоит широкая кровать под балдахином, у другой - шкаф с огромным зеркалом вместо дверцы.
- Присаживайся, Станислав Петрович. Хочешь выпить или закусить, тут или в зале? Ну, пятьдесят тысяч твои... Я страшно доволен.
- Скажи мне, - в первый раз откликнулся Вокульский, - за что же, собственно, я получу пятьдесят тысяч?
- Может, и того больше.
- Хорошо, но за что?
Сузин бросается в кресло, складывает руки на животе и принимается хохотать.
- Вот за то и получишь, что спрашиваешь!.. Другие берут, не спрашивая, только давай... Один ты хочешь знать - за что да почему столько. Ах, голубчик ты мой!
- Это не ответ.
- Сейчас я тебе отвечу. Во-первых, за то, что ты меня еще в Иркутске четыре года уму-разуму учил. Кабы не ты, не быть бы мне теперешним Сузиным. Ну, а я не вашего склада человек: за добро плачу добром.
- И это не ответ, - повторил Вокульский.
Сузин пожал плечами.
- Вот что: здесь ты у меня объяснений не спрашивай, а внизу и сам все поймешь. Может, я куплю немного парижской галантереи, а может, и торговых судов десяточек-другой. Я по-французски - ни в зуб ногой, то же самое и по-немецки, вот мне и нужен такой человек, как ты.
- Я не разбираюсь в судах.
- Не беспокойся. Сыщем тут инженеров - и железнодорожных, и морских, и военных... Не в этом суть, а в человеке, который бы ворочал языком за меня и для меня. Да чего там, говорю тебе: спустимся вниз - смотри да слушай в оба, а уйдем оттуда - забудь обо всем, будто у тебя память отшибло. Это ты, Станислав Петрович, сумеешь, а про остальное не спрашивай. Я заработаю десять процентов, тебе дам десять процентов со своего заработка - и дело в шляпе. А на что это, для кого да против кого - не спрашивай.
Вокульский молчал.
- В четыре придут ко мне американские и французские фабриканты. Сможешь спуститься? - спросил Сузин.
- Ладно.
- А теперь прогуляешься по городу?
- Нет. Теперь я хочу спать.
- Ну и ладно. Идем в твой номер.
В нескольких шагах по коридору оказалась другая комната, совершенно такая же, как у Сузина. Вокульский бросился на кровать, Сузин на цыпочках вышел и притворил дверь.
После его ухода Вокульский закрыл глаза и попытался уснуть - вернее, даже не уснуть, а отогнать призрак докучной мысли, от которого он бежал из Варшавы... Одно время ему казалось, что его уже нет, что он остался там и теперь беспокойно ищет его, бродя между Краковским Предместьем и Уяздовскими Аллеями.
"Где он?.. Где он?.." - шептал призрак.
"А что, если он полетит за мной? - спросил себя Вокульский. - Ну, теперь уж ему меня, наверное, не сыскать - в таком огромном городе, в таком большом отеле..."
"А если он уже здесь?" - мелькнуло у него в голове.
Он еще крепче сомкнул глаза и начал покачиваться на матраце, который ему показался необыкновенно широким и необыкновенно упругим. Два потока звуков овладели его вниманием: за дверью, по коридору отеля, бегали и переговаривались люди, словно там в эту минуту что-то случилось; из-за окна несся сплошной уличный гул, приглушенно, как бы издалека доносился грохот многочисленных экипажей, дребезжание звонков, человеческие голоса, гудки, выстрелы и бог весть что еще.
Потом ему померещилось, будто некая тень заглядывает к нему в окно, и вскоре за тем - будто кто-то ходит по длинному коридору, от двери к двери, стучит и спрашивает:
"Он тут? Он тут?"
Действительно, кто-то ходил, стучал и даже постучался к нему, но, не получив ответа, прошел дальше.
"Не найти ему меня! Не найти..." - думал Вокульский.
Вдруг он открыл глаза, и у него волосы на голове стали дыбом. Напротив себя он увидел точно такую же комнату, точно такую же кровать с балдахином, а на ней... самого себя! Никогда в жизни не испытывал он подобного потрясения; собственными глазами убедиться, что в комнате, где ты почитаешь себя совершенно одиноким, находится неотступный свидетель... ты сам!
- Что за оригинальное шпионство, - проворчал он. - Дурацкая мода эти зеркальные шкафы...
Он сорвался с кровати - двойник его сорвался так же стремительно; подбежал к окну - тот тоже. Лихорадочно раскрыл чемодан, чтобы переодеться и тот тоже начал переодеваться, по-видимому, собираясь идти в город.
